Оливия Уайлд о путешествии Хауса и Тринадцать.

Прошло слишком много времени с тех пор, когда мы в последний раз видели Тринадцать в белом халате, и в юбилейном, сто пятидесятом эпизоде мы узнаем, что же было причиной: Тринадцать провела это время в тюрьме! И, если вам действительно любопытно узнать, в чем же дело, то подождите и посмотрите, как отчаянно Хаус будет пытаться расколоть этот орешек в этом напряженном (и потрясающем!) эпизоде.

"Признаюсь, этот эпизод, пожалуй, мой самый любимый из всех, в которых я снялась в «Хаусе». Эпизод рассказывает о возвращении Тринадцать и сделан в форме захватывающего путешествия", - рассказывает Уайлд в интервью EW.

Желая узнать подробности, Хаус появляется у ворот тюрьмы, чтобы встретить Тринадцать в день ее освобождения, и увозит ее в путешествие с целью докопаться до правды. И ему это удается. (В конце концов, это же Хаус). Однако у откровенности есть своя цена.

«Чтобы ослабить ее стальную защиту, ему приходится показать и собственную уязвимость, и, я думаю, именно это делает их взаимодействие действительно интересным и необычным», - говорит Уайлд.

«Он открывается перед Тринадцать, показывая свою боль. Думаю, это и заставляет ее открыться ему, хотя не обходится и без нескольких попыток сбить его с толку. Она пытается сбить его со следа, но у нее ничего не выходит, потому что Хаус слишком умен. В какой-то момент она сдается».

Что касается тайны… о, не могу выдать ее. Скажу лишь, что это секрет, спрятанный в другой секрет, а тот спрятан в еще один, и все это ведет к удивительному моменту. К концу эпизода вам не захочется, чтобы Тринадцать когда-нибудь снова ушла. По крайней мере, так думает Хью Лори.

«Готов поставить на то, что никто не догадается, почему она была в тюрьме, пока мы сами не расскажем, я и сам не догадывался, пока не прочел сценарий. Думаю, у фанатов слюнки потекут».
-------------------------------------------------------------------------------------------------------
И Сандра Гонсалес из EW.com отвечает на вопросы фанатов

Думаете, весь этот брак ради грин-карты не на один эпизод "Хауза"? Давайте посмотрим правде в глаза: люди хотят Хадди.

Не важно, что я думаю. Важно то, что должно произойти. И похоже на то, что этот брак действительно не на один день. Но вам не придется видеть Доминику слишком часто.

«Она будет появляться время от времени. У нас нет определенных договоренностей», - рассказывает Хью Лори EW на премьере «Хоп» в ЛА.

«Возможно, мы встретим кое-кого из ее жизни, и она ясно дала понять, что для нее этот брак значит больше, чем брак просто ради грин-карты, что неизбежно создаст некоторые проблемы». А меньшего мы и не ожидали.

http://house-md.net.ru/news/

Мне не довелось родиться в Алабаме в девяностые годы позапрошлого века - полагаю, вы знаете об этом не хуже меня самого. Мне не приходилось есть гритс, арендовать землю за половину годового урожая, или ездить в товарных вагонах. Ни одна цыганка ничего не предсказала моей матери, когда я родился, и, насколько мне известно, свора адских гончих никогда не неслась по моему следу (прим. - намек на название песни "Hellhound on My Trail"*) Пусть этот альбом покажет, что я - белый англичанин, выходец из среднего класса, открыто посягнувший на музыку и легенды американского Юга. Как будто этого мало, я еще и актер: один из тех избалованных дурачков, которые уже и не вспомнят, когда в последний раз выходили в булочную, и потеряются в аэропорту без няньки. Я бы ничуть не удивился, обнаружив, что у меня на заднице вытатуирована пара китайских иероглифов. Или на локте. Без разницы.


И что хуже всего - я нарушил основное правило, по которому строится карьера в мире музыки и искусства: актеры должны играть, а музыканты- музицировать. Именно так устроен мир. Вы не станете покупать рыбу у дантиста или испрашивать у сантехника советов по финансовым вопросам, так зачем же вам слушать музыку, исполняемую актером? Ответ на этот вопрос состоит в том, что ответа не существует. Если вы привыкли во всем полагаться на происхождение и генеалогию, то вам стоит поискать что-то другое, так как мне нечего вам предложить.


В шесть лет я начал брать уроки игры на пианино у миссис Хеер. Возможно, она была милой дамой, но в моих спутанных детских воспоминаниях она предстает в образе покрытого бородавками головореза, который силой заставлял меня бегать по горячим углям до-ре-ми. Я выдержал примерно три месяца, продираясь сквозь «Основы игры на фортепиано», пока мы не добрались до «Реки Суванни» Стивена Фостера. (Как это частенько бывает, Фостер тоже оказался нарушителем устоев. Родившись в Пенсильвании, он не только никогда не видел реку Суванни, но даже ни разу не был во Флориде, которая сделала его песню своим гимном в 1935 году. Но это так, к слову.)


Конечно же, "Реку Суванни" очень сложно назвать блюзом - одно из самых ранних изданий ее партитуры было продано под названием "Эфиопская мелодия" - но она была куда ближе к нему, чем французские колыбельные или развеселые польки, которые заполняли остальные страницы этой адовой инкунабулы. И вот, настал момент, когда миссис Хеер перевернула страницу и сквозь пенсне, которое я нафантазировал для нее сорок пять лет спустя, прочла название следующей мелодии - "Река Суванни". А потом, скривив покрытую волосами верхнюю губу, она прочитала подзаголовок: "Спиричуэлс. Сокращенный вариант". "О, боже, нет..."- с этими словами она начала перелистывать страницы, пока не дошла до " Ле Тигренка и Ле Слоненка", или другого подобного кошмара, на чем мое традиционное обучение музыке благополучно закончилось.

А затем, в один прекрасный день, я услышал по радио песню - я почти уверен, что это была «I Can’t Quit You Baby» Вилли Диксона - и моя жизнь изменилась.

Между минорной и мажорной терциями вдруг открылся ход в «кротовую нору*», и я провалился прямо в Страну Чудес. Именно с того самого дня блюз заставляет меня смеяться, плакать, танцевать... я бы мог рассказать еще о многом, на что толкает меня блюз, но это уже дела семейные.

В самом сердце этой волшебной страны, на высоком холме (теперь вы видите, насколько невежествен я был в те годы) находился золотой город Нью Орлеан. В моем воображении он гремел на все лады звуками музыки, любви, радости и отчаяния; его ритмы заставляли трещать мои строгие английские рамки и до такой степени переполняли меня одновременно грустью и весельем, что я не знал, что мне делать с самим собой. Новый Орлеан стал моим Иерусалимом. (На вопрос о том, как изнеженного английского школяра могла настолько захватить музыка, рожденная среди рабства и угнетения в чужом городе, на другом континенте, в прошедшем столетии, ответили до меня тысячи других людей: от Корнера до Клэптона, от Роллинг Стоунз до Джулса Холланда. Иногда вещи просто случаются)

В течение следующих десяти лет я переслушал всех гитаристов, записи которых смог найти: Чарли Паттона, Лидбелли, гениального, как и Скип Джеймс, Скрепера Блэквелла, великих «Слепых» (Лимон Джефферсон, Блейк, Вилли Джонсон, Вилли Мактелл), Сона Хауса, «Лайтнин» Хопкинса, Бо Дидли, Мадди Уотерса и такое количество других, что у меня уйдет ночь, чтобы вспомнить десятую часть из них.

А затем наступил черед великих пианистов: Пит Джонсон, Альберт Аммонс, Мид Лю Левис, Рузвельт Сайкс, Лерой Карр, Джелли Ролл Мортон, Чемпион Джек Дюпри, Тутс Вашингтон, Вилли «Лев» Смит, Отис Спэн, Мэмфис Слим, Пайнтоп Перкинс, Профессор Лонгхейр, Джеймс Букер, Аллен Туссейн и Доктор Джон. Пианино всегда нравилось мне больше, чем гитара - мне по душе, что оно всегда остается на месте. Гитары больше подходят неугомонным, независимым натурам, а я имею склонность к домоседству.

Что касается певцов, то из всего огромного списка я назову сейчас лишь два имени: Рей Чарльз и Бесси Смит. Жизнь этих великих, прекрасных исполнителей похожа на их собственные песни: все они знали цену куска хлеба, и у многих зачастую в карманах гулял ветер. Так что у них есть все права называться великими, и я уважаю их за это так же, как и остальных - а, может быть, даже больше.

Но в то же время, я никогда не мог смириться с тем, что эта музыка, как музейный экспонат, заперта под стеклянным колпаком с табличкой "Культура: только для черных мужчин преклонных лет". Это путь в могилу как для блюза, так и для всего остального: Шекспира можно ставить только в "Глобусе", а исполнять Баха дозволено только немцам в панталонах. От всего этого разит формальдегидом, и я молюсь, чтобы Лидбелли* никогда не был забыт настолько, чтобы это оказалось правдой.

Итак, получается, что мой единственный пропуск к вашим сердцам, позволяющий перебраться через бархатные музейные ленты, это ветхое удостоверение личности с обтрепавшимися уголками. Я люблю эту музыку так искренне, как только могу, и хочу, чтобы вы полюбили ее так же. Если вы получите от прослушивания этого альбома хотя бы тысячную долю удовольствия, которое получил я, записывая его, значит мы выиграли.