«В общем, книгу я прочитала за ночь, как и вы, наверное. Любопытно, что там множество отсылок к раннему творчеству Спилберга, — и он сам еще добавил к этим отсылкам новые отсылки, у меня просто голова кругом шла от его эрудированности в современной поп-культуре. А я вот никогда в жизни не играла в Halo...»

Комфортнее всего Оливия себя чувствует в небольших фильмах: «Где-нибудь на шесть-восемь недель съемок. Выкладываться приходится сильнее, но и атмосфера на площадке особенная, и истории получаются более резонансными, что ли». Речь заходит о ее предыдущей работе в фантастике: независимом хите «Сигнал», напоминающем и клип прогрессивной электронной группы, и абстрактный ночной кошмар. «Уилл (Юбэнк, режиссер. — Прим. Vogue) снял его всего за миллион долларов. А выглядит фильм в пятьдесят раз дороже. Его обсуждают до сих пор, через четыре года после премьеры. Именно такое кино меня привлекает в профессиональном смысле».

Оливия на полном серьезе говорит, что у нее плохо с фантазией. «Мне поэтому тяжело с фантастикой: я не могу представить сцену и ­поселиться в ней, мне сначала надо прочитать сценарий, лучше несколько раз, потом посмотреть раскадровки...» В «Первому игроку приготовиться» есть сцена, в которой Артемида и ее конкурент-ухажер Парсифаль (в исполнении Тая Шеридана) танцуют вальс в виртуальной невесомости, физически находясь при этом в сотнях километ­ров друг от друга. Такое действительно трудно представить — а каково было играть? «Это в первую очередь физически очень тяжело. Нас с Таем подвесили на тросах в сферическом павильоне, потом на кранах подтягивали друг к другу, и несколько дублей нужно было изображать танец в паре. Я никогда раньше ничего похожего не делала».




Серьезную девушку Оливию, кажется, в жизни по-настоящему интересует только кино. Она рассказывает, что ее следующая роль — профессиональная теннисистка, ставшая шпионкой. «Это реальная исто­рия Элис Марбл, слышали про нее?» Что осенью выйдет британский мини-сериал по «Ярмарке тщеславия» Теккерея, где она играет (кого еще?) Бекки Шарп. Что она недавно посмотрела «Призрачную нить» Пола Томаса Андерсона — и «это такое кино, вы не представляете!.. Просто импрессионистское полотно!» И что «Леди Берд» должен был обязательно ­получить в этом году «Оскара». На самом деле, любой разговор в Голливуде рано или поздно сведется к обсуж­дению номинаций киноакадемии.

На прощание Оливия извиняется, что опоздала к началу интервью, — и это уже вновь настоящий английский стиль. В Голливуде извиняться за что бы то ни было не принято.

https://www.vogue.ru/peopleparties/cine ... spilberga/

При всей значительности фильмов Формана как таковых, мы потеряли, в первую очередь, культовую фигуру. Художника, который умел меняться. Хранителя двадцатого века. Вышло так, что Форман прошел через все те события, которых хотелось бы избежать в веке двадцать первом. Родился в свободной Чехословакии. Ребенком пережил аннексию родной страны и потерял обоих родителей. Отца арестовали за хранение запрещенной литературы, мать попала в концлагерь.

Милош вырос в коммунистической Чехословакии и был частью самого яркого поколения в истории страны. Его другом детства был будущий национальный лидер Вацлав Гавел, рядом работали Милан Кундера и Вера Хитилова, Богумил Грабал и Иржи Менцель. Это были свободные люди в не самой свободной стране. Вместе с ними Форман стал голосом поколения, которое верило в возможность построить честное, процветающее общество в отдельно взятом, относительно небольшом государстве.

Первые ленты Милоша, прогремевшие на всю Европу — «Черный Петр» и «Бал пожарных» — стали символами этой эпохи. Быть может, даже манифестом. Как и других авторов Чехословакии шестидесятых, его ждало жестокое и страшное разочарование. Как и многие другие, он покинул страну после ввода в Прагу советских танков в 1968-м.

И вот здесь произошло одно из чудес. Он смог стать своим в Штатах. Конечно, повезло со временем: двери крупных студий распахнулись, Голливуд перестал быть клубом избранных, как раз началась великая культурная революция начала семидесятых. Форман ворвался в американское кино вместе со Скорсезе и Спилбергом, Копполой и Поланским (еще одним эмигрантом, нашедшим свой голос и стиль за океаном). Принёс в него дух бунтарства. Секса, драгза и рок-н-ролла. Снял самые радикальные фильмы эпохи: гимн всех нонконформистов «Пролетая над гнездом кукушки» (роман Кизи Форман переписал, сделав главным героем не даосского индейца, а яростного Джека Николсона, настоящего революционера) и мюзикл-икону хиппарей «Волосы».



В восьмидесятые Форман снова резко изменил курс. Сменил косуху рок-героя на бархатный камзол, принялся за костюмные драмы. Но любимой темы — свободы, равенства, братства — не сменил. Сначала снял «Амадея», эффектный апокриф про пылкого гения Моцарта и его противостояние с сухим функционером Сальери. Потом — экранизацию «Опасных связей» Шодерло де Лакло, «Вальмона». Здесь, с одной стороны, продолжил воспевать свободную любовь, вольномыслие и веселье. С другой — открыл еще одно важнейшее лицо англоязычного кино, Колина Ферта.

Наверное, формановским opus magnum стал «Народ против Ларри Флинта». Тут всё, с чем он работал в течение своей жизни, сошлось в одной точке. Тема свободы, иногда возмутительной, буйство красок, экспрессия. Он всегда снимал про таких, как основатель «Хастлера», но только тут нашел идеального героя и исполнителя его роли, возмутительного скандалиста Флинта и актера Вуди Харрельсона. Чтобы не оставалось сомнений, про что это всё, отдал главную женскую роль рок-диве Кортни Лав.

Следующая работа Формана, «Человек на Луне», во многом стала повторением «Флинта». Еще одной биографией бунтаря, фрика, чудака. Новым гимном свободе и безумию. «Призраки Гойи», последний фильм режиссера, и у критики, и у зрителей, вызвал недоумение. С одной стороны, всё ясно: новое повторение любимой темы. С другой, уж слишком ходульное и неловкое. Гойя — герой, не укоренившийся в масскульте, в отличие от Моцарта. Его противостояние с обществом и властью — не такое общее место, как битва пылкого гения с рассудочным занудой. Да и вообще, изменились техники, поменялись приоритеты. Кино в новом веке слишком изменилось, патриархам в нём оставалось всё меньше места.

Рок-звезда от кинематографа, Форман попал в тот же капкан, в котором оказалось большинство певцов шума и ярости. Их идеалы ушли слишком быстро. В двадцать первом веке формановский нонконформизм стал казаться перебором, устарел. Настало новое время, в котором бунтарю, исполненному публицистического пафоса, оттепельному идолу не могло быть места. И Форман снова показал, что он — фигура. Ушел по своей воле на покой, перестал работать в кино.

Авторов, решившихся на этот шаг, честно признавших: «Мое время ушло, мой зритель — тоже» — раз-два и обчелся. Это — тоже его уникальное свойство. Таких, как Форман, больше нет. Он был последним в поколении шестидесятников. Наше счастье, что еще и одним из самых ярких.