программа-минимум – героическая смерть, а максимум – строительство на опытном полигоне Новороссии той самой идеальной Другой России, о которой когда-то писал Лимонов и которая им самим грезится во время исторических реконструкций. Какова будет эта другая Россия – представить трудно, но подозреваю, что речь идет о пассионарном сочетании все той же духовности и бандитизма.

По Кашину получается вроде, что в Крыму, допустим, российские православные активисты действовали от имени и по поручению власти, а в Донецк поехали по собственной инициативе и реализуют там свои православные мечты о правильной России

В самой России что-то все время мешает, да и в Донецке, судя по обращению Гиркина, никто не рвется в этот реконструкторский рай, но на этот случай всегда остается программа-минимум; конечно, кашинское сравнение Бородая с Че Геварой несколько хромает – Че Гевара был апостолом революции, а тут речь идет о чистой контрреволюции, украинской Вандее, – но типаж похож.

Нечем человеку заняться в нынешней гниловатой российской среде, вот он и нашел себе большую игру. Я бы уж скорее вспомнил Юкио Мисиму – любимый, кстати, культурный герой Лимонова: тоже хотел в Японии устроить консервативный переворот, никем не был поддержан и сделал себе давно желанное харакири.

Истина же в спорах о том, самостоятелен ли вышедший из-под контроля Бородай или им все-таки манипулируют из Кремля, лежит, по-моему, посередине. В современной России пассионарии не больно нужны – и скорее опасны, как показывает вся судьба национал-патриотов вроде Лимонова; вот их и решили аккуратно сплавить туда, где надо по-быстрому развалить государственность.

Полагаю, Малофеев (если это действительно его разговор с Гиркиным выложен в сеть) тоже участвует в донецких событиях без прямого указания из Кремля: Че тоже поехал в Боливию не по указанию Кастро, а скорей по секрету от него.

Истина в спорах о том, самостоятелен ли вышедший из-под контроля Бородай или им все-таки манипулируют из Кремля, лежит, по-моему, посередине

Конечно, эту деятельность в Кремле одобряют: и отвечать за нее не надо, и на цель Кремля в Украине она вполне работает. Чем все это кончится – тоже понятно: пассионарии обречены, их никто не поддержит и скорей всего уберут свои.

Но опасность не в том, что Донецк вышел из-под контроля. Она в том, что вирус партизанской войны и федерализма исключительно контагиозен, как говорят специалисты.

Экспорт пассионариев на Украину вполне может обернуться большим российским взрывом после их возвращения, а если Донецк сумеет открыть границу – эта чума хлынет в Россию еще раньше. Поджигать дом соседа при сильном ветре, особенно если у тебя самого полон подвал горючего, – странная тактика.

Бородай опасен не Украине – она справится, – а России, где масса никому не нужных, жаждущих деятельности людей в условиях путинского застоя растет ежегодно и давно готова рвануть.

Так что не за Украину надо бояться, ребята.

Российский спорт происходит в Белоруссии — там наши хоккеисты выиграли чемпионат мира. Российская культура происходит в Копенгагене — там наш главный конкурс «Евровидение» выиграла какая-то ненавистная нам баба с бородой.

Если обсуждается медицина, то в Германии. Если образование, то в Англии. Если наука, то в Америке. А здесь-то что?

Можно было бы подумать, что если в России нет ни политики, ни экономики, ни культуры, ни науки, то здесь — катастрофа и апокалипсис. Но и этого нету. Катастрофа и апокалипсис — тоже на Украине, там же, где и наша политика. А здесь тогда что?

А ничего. Хоть бы мамонта нашли какого-нибудь замороженного. Нельзя же целой стране жить месяцами, яростно обсуждая события, которые происходят всегда за ее пределами.

Я занимаюсь мелкими делами. Мелкими, но, мне кажется, важными. Вот мы с приятелями, например, наладили в городе Касимов Рязанской области маленькую мастерскую, которая производит полезные приспособления для инвалидов. Трехколесный велик, при помощи которого неходячий человек может бегать. Только мне страшно про это рассказывать, потому что в трехколесном велике, позволяющем передвигаться обездвиженному человеку, нет никакого величия России. А есть только надежда, сострадание и еще немножко механическое совершенство и красота. Я думаю, что надежда, сострадание и красота могут происходить с человеком лично, а величие страны может происходить только по телевизору. Но мне боязно про это рассказывать. Я же вижу, насколько непопулярны бывают мои тексты, в которых я про это рассказываю.

Еще мы сделали в Домодедово маленький реабилитационный центр для детей с ДЦП. Что-то среднее между клиникой, детским садиком и клубом парализованных. Я общаюсь там с детьми, которые не умеют ходить, но умеют кататься на велосипеде. Не умеют говорить, но умеют читать. Я начинаю понимать, что если ребенок не может сказать ничего, это еще не значит, что он ничего не чувствует и ничего не может выразить. Мне интересно рассказывать про них, но боязно. Я же вижу, какими непопулярными бывают мои тексты про них, хотя они здесь, рядом. Боязно, потому что люди часто говорят мне, что дети с ДЦП — это безнадежно.

Черт! А Стрелков-Гиркин — это не безнадежно? А газопровод в Китай — не безнадежно? А Навальный — не безнадежно? Все безнадежно! Жизнь — довольно безнадежная вещь.

Я вот только не понимаю, почему люди интересуются жизнью, которая происходит не с ними и за тридевять земель, а не жизнью, которая происходит с ними и здесь.