«Новый порядок повысил гарантии получения жилья. Инновация состоит в том, что жилье предоставляется не по договору социального найма, а по договору найма специального жилфонда, которая не позволит собственнику распорядиться (продать, обменять) «квадратами» в течение 5 лет. Эта мера защиты ребят от разного род квартирных мошенников. Кроме того, в законе четко прописано, что сироте полагается отдельная квартира. Раньше некоторые главы местных администраций могли выделить 2-3-комнатную квартиру, поселить туда нескольких сирот и отчитаться о выделении жилья. Теперь норма о выделении отдельного жилья жестко прописана в законодательстве», — считает Головань.

При этом, по словам эксперта, государство увеличило федеральные дотации на приобретение жилья сиротам. Финансирование устроено следующим образом: 30% стоимости оплачивается за счет федеральной субсидии, поступающей в регион, остальное за счет бюджета субъекта Федерации. Сегодня годовой объем федеральных дотаций составляет 6 млрд рублей. В прошлом эта цифра была в 5-6 раз меньше.

Алексей Головань считает, что программа софинансирования применима в самодостаточных регионах. Дотационные субъекты РФ не в состоянии внести остальные 70% стоимости.

«На мой взгляд, федеральный бюджет должен полностью взять на себя обеспечение сирот жильем. Программа будет затратной – 25-30 млрд рублей в год, но только в этом случае мы сможем ликвидировать задолженность по жилью в течение нескольких лет», — подчеркнул глава Фонда «Соучастие в судьбе».

«Пока что сироты или не получают никакого жилья вовсе или получают такие помещения, в которых жить невозможно. Чиновники перестраивают бывшие общежития под квартиры. В одном из субъектов по приказу местных властей построили соцжилье для сирот рядом с озером, куда сбрасывались очистные канализационные воды. Естественно, что ни один застройщик не рискнул бы возвести там дом для других людей. А сиротам, мол, все равно. Это говорит об отношении властей к детям», — заявил он.

Сироты обращаются в суды, нанимают адвокатов. Головань говорит, что жилищный закон в части сирот имеет обратную силу: если до 23 лет человек не смог по уважительной причине реализовать свои права, то они за ним сохраняются и в будущем. Однако в ряде регионов администрации договорились с судами.

«Судьи штампуют решения об отказе в предоставлении жилья по истечении 23-х лет. После принятия «закона Димы Яковлева» власти сообщили о начале масштабной поддержки сирот. Одновременно они продолжают войну против детей. Жилье – важный аспект социализации сироты. Равно, как и образование. Ситуация, когда ребенок вынужден выбивать квартиру у государства, чудовищна. Посмотрите на эту картину глобальнее. Мы говорим о семейном устройстве сирот. Модель приемной семьи в России намного популярнее, нежели усыновление. Приемный родитель понимает, что в этом случае у ребенка остаются социальные гарантии (жилье, бесплатное образование) и он спокоен за его будущее по достижении 18 лет. Усыновленный ребенок лишается всего этого. Но готов ли будет человек взять на воспитание в семью ребенка, если государство не исполняет своих обязательств. Он сто раз подумает и в итоге откажется. О каком семейном устройстве тогда может идти речь?!», — возмущается Головань.

http://changeonelife.ru/2014/05/08/zhil ... -garantii/

Наряду с этими тенденциями увеличивалось, подогреваемая истерически подаваемой в СМИ информацией, негативная тенденция по отношению к международному усыновлению. Впервые ярко проявившись в «законе Димы Яковлева», установившем однозначный запрет усыновления российских детей гражданами США, тенденция только усилилась с принятием «антигейских» запретов на усыновление, которые сейчас применяются, без разбора, ко всем гражданам стран, в которых в каком бы то ни было виде признаются партнерства между лицами одного пола.

Из положительных тенденций можно лишь отметить некоторое упорядочение (не сказать, что упрощение) вопроса о количестве и видах документов, необходимых для установления опеки, а также введение обязательной подготовки для усыновителей (с необходимыми оговорками о половинчатости и неподготовленности данного решения).

Отдельно необходимо отметить, что жёсткое внедрение лозунга о «сохранении кровной семьи», не подкрепленное никакими реальными механизмами оказания помощи семье, привело просто к установлению негласных запретов на отобрание детей из семей, каковы бы ни были реальные обстоятельства, и на лишение родительских прав. В сущности, требуется снижение «цифры», при отсутствии данных для создания какой-либо иной картины мира у лиц, принимающих решения.

В целом, результатом этих решений стало, как бы ни жонглировали цифрами чиновники разных рангов, уменьшение усыновления российских детей, оставшихся без попечения родителей.

* * *

По крайней мере, в нескольких регионах России перед сотрудниками органов опеки, комиссий по делам несовершеннолетних, судейским корпусом, прокуратурой, поставлена задача всеми силами «работать на показатели», которые установлены Указом Президента РФ от 26.08.2007 № 825, согласно которым оценивается качество работы исполнительной власти в регионе, в сущности, губернатора.

Пункт 14 перечня этих показателей — это доля детей, оставшихся без попечения родителей по отношению ко всему детскому населению региона. При этом, кроме собственно доли, учитывается, в том числе, доля переданных в неродственные семьи (на усыновление, опеку, в приемную семью), а также доля детей, оставшихся без попечения родителей, находящихся в государственных или муниципальных учреждениях.

Разумеется, первая цифра должна бы уменьшаться, вторая — расти, относительно первой, третья — также уменьшаться.

Что придумано в регионах. Во-первых, стараются уменьшить число детей, признанных оставшимися без попечения родителей. Этого достигают, в первую очередь, затягиванием отобрания ребенка из семьи, даже если условия в семье не позволяют там развиваться ребенку, и даже, порой, угрожают его здоровью или жизни. В сущности, забрав ребенка на несколько дней в приют, а потом «выгрузив» его обратно — цель достигается, в статистике этот ребенок не будет учтен как оставшийся без попечения родителей. Как вариант, родителю, пусть и не вполне трезвому, предлагается написать заявление о том, что он «временно», в силу «сложных обстоятельств» просит поместить своего ребенка в приют или в дом ребенка. Такой ребенок не будет учтен, как оставшийся без попечения родителей, и, следовательно, показатель номер один не вырастет. Несмотря, конечно, на то, что по сути этот ребенок никто иной, как оставшийся без родительского попечения.

Вторая неприятная особенность такого порядка вещей заключается в том, что этого ребенка нельзя передать на воспитание ни в какую семью, сколько бы он ни находился в доме ребенка или в приюте. О нем не будет информации в государственном банке данных о детях, оставшихся без попечения родителей, и даже если его найдут помимо банка данных, в семью его, скорее всего, постараются не передать, мотивируя это как раз тем, что он, якобы, «родительский».

Не проходят эти дети и по статистике органа опеки, а также не интересуют прокуратуру (по крайней мере, так, как сироты, а лишь как дети из «неблагополучных» семей).

Таким образом, ситуация «подмораживается» на месяцы, а иногда и на годы. При этом на ребенка, разумеется, выделяются средства на содержание, но не как ребенку, оставшемуся без попечения родителей (в образовательных организациях финансирование подушевое), а общим счетом, через бюджеты соцзащиты или здравоохранения (то есть, исходя из койко-мест).

Самое главное в этой ситуации, что никто не предпринимает никаких мер по устройству ребенка в семью, нет никакого механизма такого устройства, и никто никогда не понесет ответственности, если такой ребенок «зависнет» на несколько месяцев, либо, будучи возвращенным в семью вновь, через непродолжительное время, вернется в приют.

Реальная, эффективная работа с кровной семьёй при этом практически не ведётся. Автор просил объяснить, что именно делают конкретные сотрудники КДН, органов опеки, приютов, для того, чтобы семья вышла из кризиса, который привел к тому, что ребенок покинул эту семью. Ответы, в целом, однотипные и сводятся к разного рода разговорам и уговорам, причем ни в одном известном автору случаю, не составлялось никакого формального плана работы с семьёй, перечня конкретных задач и ответственных за их реализацию («План по защите прав ребенка», например, всегда, когда он составляется — голословная фантазия с общими формулировками, плюс перечень «мероприятий» вроде проведения планового обследования раз в полгода). В лучшем случае, маме-алкоголичке, например, выдадут направление на работу (которое она, как правило, проигнорирует), окажут разовую материальную помощь или проведут за руку по кабинетам для оформления пособий. В сущности, все эти «меры», наряду с уговорами, работают лишь в случае, если семья сама хочет выйти из кризиса.

Таких откровенно немного, да и работа с ними, на наш взгляд, вместо помощи, напоминает игру в квест «принесите ещё какую-то бумажку»: маме надо доказать, что она устроилась на работу, зачем-то пройти врачей, принести какую-никакую характеристику — тут уже работает фантазия органов опеки, поскольку никакого перечня документов для данного случая нормами права не предусмотрено.

Второе направление — судебный щит, горнило, сито, через который почти нереально, во всяком случае, чрезвычайно трудно, как жалуются сотрудники органов опеки, провести решение о лишении родительских прав (а без лишения родительских прав, по факту, невозможно передать ребенка в семью, и он вынужден «сидеть» в учреждении, о чем будет сказано ниже). Суды по три-четыре раза «предупреждают» родителей, не лишая их родительских прав. После такого решения ребенок возвращается в семью, а затем, через непродолжительное время — обратно в сиротское учреждение. А иногда — и вообще не возвращается, продолжая оставаться в приюте, формально имея родителей.

Необходимо учитывать и то, что с возрастом ребенка уменьшаются шансы дать ему возможность вырасти в адекватных условиях: ребенок «цементируется» внутри неблагополучных условий жизни, и в возрасте 8 или 10 лет уже полностью адаптируется к существующим, на вид, может, и ужасным, условиям, и уже не попадает в поле зрения органов опеки. Более того, учитывая, что в дошкольном возрасте дети, не посещающие детский сад, также не попадают в поле зрения государственных служб, в сущности, «подхватить» ребенка из угрожающей ситуации остается лишь года три, пока ребенок ходит в начальную школу. В сущности, если смотреть статистику, именно к 7 годам относится значительное количество выявлений детского неблагополучия: ребенок проявляет его в школе, или попросту в школу не идет вовсе, что привлекает к себе внимание.

Таким образом, три-четыре отказа суда в лишении родительских прав, по сути, закрепляют ребенка в семье, какая бы она ни была, и в каких условиях он бы ни воспитывался. Кроме того, сказывается определенная деморализация сотрудников органов опеки, поскольку, потратив значительные усилия на сбор доказательств по делу они, в сущности, «получают по носу», и это, конечно, не увеличивает их желание повторяться. Скорее всего, этого ребенка ждёт всё-таки детский дом, но не как сироту, не как ребенка, оставшегося без попечения родителей, а «по заявлению», что автоматически лишает его льгот и привилегий, предусмотренных для детей, оставшихся без родительского попечения.

Второй показатель — устройство в неродственные семьи, сам по себе, неплох для оценки деятельности органов опеки, но есть, конечно, нюансы.

В первую очередь, этот общий показатель не учитывает то, насколько сложнее устроить ребенка на усыновление, а не, например, в приемную семью. Усыновление — сложный эмоциональный и психологический шаг, кроме того, нетривиальная юридическая процедура. При этом в приемную семью ребенка можно передать одним решением органа опеки и, в принципе, любому, кто готов ребенка принять. Маленькой проблемой тут является необходимость прохождения подготовки, но есть выход.

Прежде всего, органы опеки ориентируются на тех, кто уже является опекуном или приемным родителем: эти люди известны, уговорить их принять еще одного ребенка не особенно сложно, да и выплаты при этом увеличатся значительно. Почти во всех регионах за прием в приемную семью второго, третьего ребенка платят больше, чем за первого, в Московской области кратно отличается «стоимостью».

Несмотря на то, что приемная семья является вариантом опеки, а при опеке установлено правило (статья 10 Федерального закона «Об опеке и попечительстве»), что каждому опекуну передается один подопечный, органы опеки на местах игнорируют это правило, передавая в семьи до 8 детей (такое ограничение на общее количество детей в семье установлено в правилах создания приемной семьи, однако, с учетом кровных детей, и само по себе не отменяет правила «один опекун — один подопечный»). При этом нужно учесть, что второй показатель фиксируется один раз в год, и если потом дети из семьи были возвращены, в статистику это не попадает. Возвратов из приемных семей, однако, достаточно много — порядка 11% (данные РИК-103 за 2012 год).

Автор встречался и с рассказами об «уговорах» взять нескольких детей, и о том, что органы опеки, даже в противоречие с интересами детей, чуть не заставляют (а приемные семьи — и без слов «чуть не») брать не только планируемого ребенка, но всех его, раскиданных по разным учреждениям братьев и сестёр, порой, познакомившихся только в приемной семье.

На фоне уменьшенного в марте 2014 года срока на принятие решения о передаче ребенка под опеку (до 10 дней) всё это приводит к тому, что качество исследования интересов ребенка при передаче его в семью заметно упало.

Ещё одна тенденция — «замена» усыновления опекой. В 2012 году срок вступления в силу решения суда об усыновлении был увеличен до месяца. Затем, только в июле 2013 года в статью 274 был введена новая часть 21, устанавливающая, что решение суда об установлении усыновления вступает в силу в течение 10 дней (если не подана жалоба или представление на это решение). Тем не менее, даже десятидневное ожидание перед тем, как забрать ребенка из детского учреждения — невыносимое испытание в большинстве случаев. Поэтому, особенно, если речь идёт о ребенке из другого региона, применяется схема «сначала опека, потом — домой, потом — усыновление». Третья фаза наступает не всегда, зачастую, значительный размер выплат на подопечного, уговоры органа опеки, сотрудникам которого всё равно, будет ли ребенок под опекой или будет усыновлён — всё равно показатель один и тот же, какие-то внутренние страхи — всё это может привести к тому, что гражданин отказывается от усыновления, оставляя ребенка под опекой иногда на годы, иногда — до совершеннолетия.

Разумеется, это не слишком хорошо для ребенка, и обременительно для бюджета, однако никого даже не пожурят за подобную историю.

Таким образом, второй показатель (доля детей, устроенных в неродственные семьи) увеличивается в регионах, прежде всего, с ростом приемной семьи и опеки, с автоматическим «загоном» усыновления, и менее внимательным отношением к интересам ребенка при передаче его в семью. Кроме этого, по ряду причин, органу опеки «удобнее» увеличить количество детей в уже существующих замещающих семьях, а не привлекать новые.

Третий показатель, доля детей в государственных и муниципальных учреждениях региона, должен, при хорошей работе, сокращаться.

Очевидным решением этого вопроса была бы передача детей в семьи на усыновление, опеку, в приемную семью. Однако, такое направление деятельности требует приложения массы усилий и — простите — реальной работы. Однако, есть способ проще.

Во-первых, часть детей можно передать в негосударственные организации для детей, оставшихся без попечения родителей. Их готовы создавать религиозные организации, есть ряд частных приютов. Скажем, организация для детей, оставшихся без попечения родителей, созданная по инициативе П.П. Бородина избавляет статистику Москвы и Московской области от порядка сотни детей, оставшихся без попечения родителей, при том, что дети, находясь в организации, по президентской статистике — не там.

Во-вторых, активно применяется тактика «родителизации» детей, находящихся в детских домах и особенно в домах ребенка. От матери ребенка требуют написать заявление (да она не особенно-то и отказывается), что помещается ребенок временно, на полгода, «в связи с тяжелым материальным положением». Никто не мешает через полгода написать ещё одно такое заявление. И еще через полгода — ещё одно…

Такой ребенок не только не попадает в статистику, предусмотренную Указом, но и не вносится, как правило, в банк данных о детях, оставшихся без попечения родителей. Но даже если он там и оказывается, в доме ребенка (заинтересованном, разумеется, в сохранности «контингента») заявление матери продемонстрируют потенциальным опекунам и они, конечно, откажутся.

Об усыновлении речи идти не может, поскольку мать от ребенка не отказалась, да и родительских прав не лишена. Кроме того, и лишить её нельзя: «трудное материальное положение», «временно»… Никто и не лишает.

В случае, если опекун будет настаивать на передаче ему именно этого ребенка, можно, как это часто рассказывают автору, быстренько «выдернуть» мать, написавшую заявление, и она напишет ещё одно, что, мол, вот-вот заберу ребенка. Нужно обладать стальными нервами, чтобы и в этой ситуации всё-таки настаивать на передаче ребенка в свою семью, далеко не у всех опекунов такие.

Орган опеки в таком случае тоже никак не стимулируется что-либо делать. Поскольку ребенок как бы родительский, то можно и не заниматься его устройством в семью. «Работать с семьёй» путём уговоров также можно бесконечно долго.

Таким образом, применение всех трех показателей, к сожалению, не приводит к кардинальному решению проблемы сиротства в регионах, а, напротив, с одной стороны, консервирует проблемы детей, проживающих в семьях в недопустимых условиях, либо находящихся в детском учреждении, а с другой стороны, не способствует рекрутированию новых усыновителей, опекунов, приемных родителей, но увеличивает «населенность» уже имеющихся приемных семей, что потенциально увеличивает риск напряженности в этих семьях.

***

Подготовка усыновителей и потенциальных опекунов существовала в России с конца 1990-х годов, однако, была добровольной, а потому охватывала незначительную часть семей, собиравшихся принимать к себе осиротевшего ребенка. Среди специалистов существовало общее понимание необходимости организации подготовки принимающих семей в масштабе страны, обязательной для всех и, конечно, особенно в «группах риска». Ставя вопрос о необходимости общеобязательной подготовки принимающих семей, эксперты, прежде всего, говорили о профилактике возвратов детей из принимающих семей обратно в учреждения. При этом наиболее «возвратогенерирующей» формой устройства является, как бы это парадоксально не звучало, родственная опека. То есть, бабушки и дедушки, взяв маленького внука под опеку, к его подростковому возрасту осознавали, что не справляются с его воспитанием и приводили его за руку в орган опеки или в детдом. Таких «родственных возвратов» — более 11 процентов из всех переданных в семьи родственников детей.

Тем не менее, при установлении обязательной подготовки усыновителей и опекунов именно эту группу (бабушки и дедушки детей) включили в перечень лиц, которым такую подготовку проходить не нужно.

Понятно, почему не проходят подготовку «действующие» опекуны или усыновители, или отчимы (мачехи), но в случае с бабушками — такое послабление анти-продуктивно.Надо учесть, что скорее всего именно эта бабушка, и именно этот дедушка воспитали уже своих детей так, что внуки — оказались без родительского попечения, надо понимать, что именно бабушкам и дедушкам, если они, конечно, хотят воспитать своих внуков как следует, требуется предпринимать значительные усилия, чтобы уйдя от позиции собственно бабушки перейти на позицию родителя для этого ребенка. Это совершенно разные отношения: бабушка с булочками — на каникулы, например, и бабушка, чья задача, буквально, заменить мать. Дело не в уходе, стирке и готовке, а в том, что ребенок должен получить от родителя, в том числе, границы, представление о внутрисемейных отношениях и т.д. Ровно этого бабушка (тем более, без подготовки) дать ребенку, как правило, не может. Она остается бабушкой.

И, тем не менее, именно эту категорию исключили из обязательной подготовки.

Но всем остальным такую подготовку проходить надо. К сожалению, при введении обязательности такой подготовки — гладко было на бумаге. Во-первых, большинство регионов оказалось неготовым к нововведениям: организаций, осуществляющих подготовку мало, и они, как правило, весьма скудны в профессиональном плане, специалистов, готовых не только рассказать методичку, но и действительно заниматься подготовкой (не менее половины занятий должно быть практическими!) катастрофически мало. Но, поскольку задача поставлена, школы приемных родителей были созданы. Как правило, эту «добровольно-принудительную» нагрузку взвалили либо на детские дома (крайне «заинтересованные» в раздаче детей по семьям), либо на службы психологической помощи, не предполагая увеличения кадрового состава.

В результате, только в Москве положение со школами для приемных родителей можно назвать более или менее нормальным, во многих других регионах подготовка усыновителей всё больше напоминает профанацию.

Тем не менее, каждому, кто планирует взять ребенка в семью, необходимо пройти этот курс, продолжающийся 2,5–3 месяца. Надо сказать, что государственные организации, на которые большей частью возложена обязанность по подготовке усыновителей, работают, как и все государственные организации, в рабочее время. Разумеется, в это же самое время работают и потенциальные усыновители. Таким образом, для ординарной российской семьи, где работают оба супруга с 9 до 18 часов, такая подготовка носит, по сути, заградительный характер. Это приводит не только к уменьшению тех, кто добирается всё-таки до усыновления или опеки, но и к тому, что всё чаще семья выбирает опеку (или даже усыновление) на одного из супругов, потому, что второй не может пройти эту подготовку, не потеряв работу.

***

Усыновители в течение последнего года сталкивались всё с большим и большим количеством преград и проблем.

Прежде всего хотелось бы отметить повсеместную тактику передачи дел об установления усыновления всем судьям, а не выделение для этого специальных (как указывал Пленум Верховного суда, «наиболее опытных») судей. Ещё пять лет назад дела об усыновлении рассматривал в каждом районном суде один судья. И очень часто это был председатель или заместитель председателя суда. Как правило, это были опытные судьи, много лет решавшие дела такой категории. В сущности, поскольку дело об усыновлении рассматривается в порядке особого производства, то перед судом нет, как таковых «сторон», никто против не высказывается, суду лишь надо посмотреть на все имеющиеся документы, выслушать усыновителей и сказать: да, годны быть усыновителями, да, ребенок может быть усыновлен, устанавливаю усыновление.

В последние годы все в большем числе судов (в Москве уже, пожалуй, во всех судах) дела об усыновлении рассматривают все имеющиеся судьи. Это привело к тому, что зачастую дело об усыновлении рассматривает вчерашний мировой судья, и зачастую, дело такой категории в его карьере — первое. Поскольку усыновлений как таковых в принципе не очень много, дела об усыновлении попадают при таком распределении раз в год, два раза в год, то есть «наработать опыт» не получается. Выходит так, что судья и получает этот самый опыт, рассматривая дело.

И, как мне кажется, прежде всего в связи с этим обстоятельством, очень часто судьи, с одной стороны «просматривают» нарушения, связанные с оформлением медицинской и иной документации на ребенка, а с другой — требуют от усыновителей бумаги, которые не предусмотрены законом, но зато понятны самой судье. Например, в одном из районных судов города Москвы при рассмотрении заявления об усыновлении у нас потребовали представить согласие всех соседей по коммунальной квартире, а также из жилищной организации («а вдруг они не захотят прописки ребенка?»). Судьи привлекают к участию в деле об усыновлении, например, родителей, лишенных родительских прав, детские дома, в которых ребенок когда-то содержался (хотя теперь уже живет под опекой несколько месяцев).

Особенно хочется отметить возникшую тенденцию приглашать в суд на дело об усыновлении всех, каких можно, родственников ребенка. Суды (я сталкивался с этим в основном в судах областного уровня) мотивируют это тем, что у родственников, мол, приоритет в очереди на усыновление, и суд должен проверить… Я ещё могу как-то (хотя с большим скрипом) представить, как это относится к делу о международном усыновлении, тут суд, вероятно, может проверить, нет ли возможности у ребенка остаться в России, но при рассмотрении дел об усыновлении российскими гражданами такое сообщение всем бывшим родственникам ребенка, отказавшимся его забрать в своё время, адресов и данных усыновителей — это зачем? Случаи, когда родственники, «вдруг» вспоминали о своем маленьком «родном человеке» и приходили в семью усыновителя с какими-то невразумительными требованиями, впрочем, содержащими какие-то слова о выдаче им, родственникам, каких-то денег.

Районные суды (такая практика распространена в Москве, из других регионов мне о подобном пока не известно) стали передавать дела об усыновлении на рассмотрение в суд областного уровня, если усыновитель состоит в браке с гражданином другого государства. Законодательство устанавливает для такой категории дел подсудность районного суда, поскольку усыновитель является гражданином России, но суды, тем не менее, ссылаются на то, что ребенок «передается в семью иностранного гражданина» и потому дело должно рассматриваться в областном суде.

Такая позиция не основана на праве, и, скорее, отражает общую анти-иностранную истерию, развивающуюся в стране. Тем не менее, дела передаются, и городским судом рассматриваются. Мне известно о нескольких случаях как удовлетворения таких заявлений (усыновитель — гражданин России, супруг — нет), так и отказа в их удовлетворении. При этом выявить какую-то тенденцию в том, как именно суды будут рассматривать такие дела, не представляется возможным, вероятно, практика ещё не устоялась.

Однако, устоялась другая практика: суды отказывают в усыновлении гражданам всех, как минимум, европейских государств, кроме Италии. Нет, итальянцам отказывают тоже, однако, им, иногда всё-таки дают возможность усыновить.

Дело тут в выстраданной правовой позиции, изобретенной, по-видимому, судьёй ВС РФ Л.М. Пчелинцевой в сотрудничестве с Уполномоченным по правам ребенка П. Астаховым. Суть её состоит в том, что путём сложных юридических (и, на наш взгляд, — с ошибками в логике) конструкций, выводится, что усыновление в любую страну, при отсутствии международного договора об усыновлении детей, невозможно. Основная «проблема» видится судам в том, что если усыновление в этой стране российского ребенка будет отменено по каким-то причинам, или усыновители, до наступления совершеннолетия ребенка, умрут, то ребенок может быть передан в «однополую семью».

Разумеется, вероятность такого события, если её попытаться просчитать, будет меньше, чем вероятность того, что из-за угла выйдет динозавр, но это суды не очень беспокоит.

Поскольку в настоящее время соглашений об усыновлении у России два — с Францией и Италией — но во Франции разрешили однополые партнёрства, то усыновление, в сущности, прекращено во все страны мира, кроме Италии.

Конечно, судьям не очень приятно описывать вот эту вот юридическую конструкцию в своих решениях, поэтому, если иностранец всё-таки добирается до суда, помимо вышеуказанного набора слов, суд старается найти и ещё какой-то формальный повод для отказа.

Автору на сегодняшний день встречались многочисленные отказы судов в усыновлении иностранцам по мотивам того, что данного конкретного ребенка «недостаточно хорошо» предлагали российским усыновителям. Допускаю, что в определенном числе случаев это действительно так, службы опеки работают в данном случае, мягко скажем, по-разному. Но если речь идёт об усыновлении ребенка со значительными проблемами со здоровьем, устроить его в российскую семью надо иметь какой-то особенный дар, не всем данный.

Но суды (и такие ситуации мне известны в количестве десятков) идут дальше. Даже если в деле имеются несколько «отказов» потенциальных российских усыновителей от приема ребенка в семью, суд (мне всё-таки кажется, что именно он), действуя иногда и через прокуратуру, настаивает (можно употребить слово «заставляет») орган опеки представить в суд неких потенциальных российских замещающих родителей. Им достаточно сказать, что они, например, «хотели бы» принять этого ребенка в семью. Уже одного этого намерения хватит, чтобы семье, например, французов, отказали в усыновлении: есть российские родители. При этом ребенка на самом деле забирать не обязательно, важно лишь сказать в суде…

Автору известен случай, когда у таких вот «желающих» даже не было никаких документов, кроме паспорта, и всё, что они сказали, что «думаем взять этого ребенка» — суду этого хватило для обоснования отказа в усыновлении ребенка за границу.

Конечно, это никак не соотносится с законом. Во-первых, если иностранцам уже выдали направление на ребенка, если они уже знакомятся с ним, завязывают отношения, ребенок их ждёт — выдавать в ту же секунду направление российским гражданам как-то неправильно. Не в этом интерес ребенка, чтобы взрослые устраивали конфликт вокруг него. Наверное, если ребенок уже год находится в федеральном банке данных (это значит, минимум 14-ть месяцев — в учреждении), то это время можно считать достаточным для того, чтобы можно было говорить, что устроить его в России не получилось.

С другой стороны, автор встречал и случаи, когда передача детей на усыновление иностранцам долго готовилась, и ребенок умышленно укрывался от того, чтобы стать доступным для приема в семью российским гражданам. И это, конечно, большой вопрос к прокуратуре и, может быть, к членам попечительского совета сиротского учреждения (а они теперь уже создаются потихонечку).

Но обращает на себя внимание сложившаяся практика, когда таких вот потенциальных российских усыновителей разыскивают уже тогда, и только тогда, когда иностранные граждане уже подали заявление в суд, и прошли не одно, не два заседания, представили более сотни документов… Это больше напоминает изощренное издевательство над усыновителями, чем реальную защиту прав детей.

Тем более, что далеко не всегда (скажем это аккуратно, чтобы не сказать «никогда») внезапно появившиеся желающие действительно взяли ребенка…

***

Итогом этого неполного и краткого анализа можно было бы написать поговорку «ничего не попишешь», но мы не станем. Писать мы всё-таки будем. И стараться изменить сложившуюся ситуацию будем стремиться.

Проблема устройства детей, оставшихся без попечения родителей, увы, не единственная в стране. И, по ряду причин, вряд ли, даже если вдруг проблемы наши начнутся решаться в одночасье и волшебным образом, будет первой, которая будет разрешена. Дети, несмотря ни на какие лозунги, всегда в конце очереди в плане искренней заботы…

Что можно сделать?

Во-первых, как мне кажется, не потеряна возможность изменять законодательство в части, не касающейся политических вопросов и «необсуждаемых» решений. Например, вернуть гражданам США возможность усыновлять детей в России — невозможно, но можно что-то сделать для упрощения процедуры для россиян. Медленно, но это делается.

Во-вторых, реальное решение проблемы сиротства в стране надо искать не на Охотном ряду или за Кремлёвской стеной, а на самом приземлённом уровне. Каждый, кто задумался о приеме ребенка-сироты в семью, каждый из нас, должен додумать эту мысль до конца. Нет, я не призываю взять каждому ребенка, ни в коем случае, от этого ни вам, ни детям счастья не будет. Но если вы чувствуете себя готовым к этому — найдите в себе силы и проявите ответственность, и преодолейте препоны, это, всё-таки, не так страшно.

Третье, о чем надо думать не в разрезе действий государства, а в зоне ответственности негосударственного сектора. Мы очень многое за последние годы сделали, чтоб усыновление перестало быть экзотикой, а стало — жизненной реальностью. Надо продолжать в этом направлении двигаться, оно — правильное. И появившиеся в последнее время масса проектов по «видеопаспортизации» детей, и, начатое Еленой Погребижской практически движение кинематографистов-документалистов «в дома», в детские дома, не говоря уже о действующих вовсю, хоть и не без проблем «Отказниках», «Родительском мосте» и всех-всех-всех других, которых реально — много, всё это показывает, что тема «проснулась» и зажила своей жизнью. Ещё несколько лет, и всё население страны будет в курсе, что усыновление — вполне себе ординарное дело, а там уж и сами подтянутся…

Четвертое, также не требующее участия никого, кроме нас — формализованная, но неизбежная, неотступная, неотвратимая борьба всех нормальных людей с этой бесчеловечной системой. Не допускать воровства, хамства, лжи во всём, что касается детей. Жаловаться, обращаться в суд, высвечивать в СМИ и в интернете, обязательно!

Конечно, ничего вышесказанное не изменить фундаментальных основ складывающейся у нас общественной формации. Люди не подобреют в одночасье, сотрудники опеки не научатся читать законы. Но, сдаётся мне, революционным путём мы ситуацию с детьми не изменим никак. Всё, что нужно в этой системе менять, требует, как минимум, объяснений, а уж никак не одних только лозунгов. А это — дело не быстрое.

Главное, чтобы неостановимое!