В последние месяцы российская идеологическая доктрина, которую тщетно искали столько лет, наконец прояснилась. Стали понятны все эти торжественные парады Победы, болтающиеся на каждой второй машине георгиевские ленточки, камлания по поводу великого полководца Сталина, законы про отрицание победы советского оружия во Второй мировой войне и даже блокадный опрос «Дождя». Разъяснили все насилующие братскую Украину «бендеровцы». Российская пропагандистская машина действует на основе заново сконструированной государственной идентичности: мы — это те, кто победили «фашистов» и к ним примкнувших; мы — это те, кто руками нашего доблестного КГБ убили Степана Бандеру, пытавшегося построить украинское национальное государство в союзе с Гитлером; мы — это рожденные в СССР. СССР — родина зеленых человечков. Георгиевская ленточка разрослась до размеров костюма.

Без десятилетий советской проработки темы войны эта новая конструкция была бы невозможной. Она действительна только для тех, кто — под влиянием отечественного кинематографа — просыпался в детстве в холодном поту с мыслью, что в форточку лезут «фашисты». Эта конструкция может быть эффективной только для общества, где работе памяти о войне уже почти 70 лет (с небольшими перерывами) препятствует госпропаганда. Она не состоялась бы в обществе, имевшем возможность читать «Жизнь и судьбу», полный текст «Бабьего Яра» или «Записки блокадного человека», не говоря уже о многочисленных воспоминаниях, авторы которых и не надеялись на публикацию. Советский миф о войне создавался, чтобы задушить живые воспоминания, ставящие слишком много вопросов о настоящем. Его российская производная создана для того, чтобы задушить само настоящее. Пересаживать все население России на ремейки «Победы» правительство, наверное, не будет (хотя вот эта новость все же настораживает), но публичная жизнь будет отныне продвигаться вперед исключительно на Т-34.

Дискутировать о насущном с субъектом такой идентичности невозможно: дойдет просто до того, что Чуркин с трибуны ООН обвинит США в «фашизме», потому что они столько лет затягивали с открытием второго фронта. Бороться с пропагандой, созданной для носителей этой идентичности, тоже нечем. В семидесятые годы советский миф о войне еще могли перебить прямые апелляции к реальности, живые воспоминания. В 2014-м мы можем предъявить только исторические исследования, не обладающие, в силу самой своей конституции, никакой убедительной силой. Поэтому да, мы победили фашизм и теперь, в который раз, возвращаемся на родину, в СССР. А кто желает жить в настоящем, тот национал-предатель.

Что же делать теперь этим самым национал-предателям? Согласованные с властями митинги и шествия превращаются в смешную и одновременно страшную реализацию метафоры «пятой колонны» — не факт, что в итоге не расстреляют. Заниматься деконструкцией новой российской идентичности совсем не интересно: уж очень незамысловато она скроена. Остается заняться собой, хорошо делать какое-нибудь дело (я совершенно согласна с последними словами в этом интервью) и ждать.

В ранней молодости у меня был друг-венгр, который в начале восьмидесятых уехал из Будапешта в Нью-Йорк (из народных демократий бежать было чуть проще, чем из СССР — исключая, конечно, Румынию). Из всех его историй в душу мне особенно запала одна — о том, как он увидел по телевизору смерть Чаушеску. Оторвавшись от экрана, мой друг на чистой эмоции, без всякого рационального объяснения, вышел в ближайший магазин, купил бутылку шампанского и выпил ее с прохожими, которые случились в тот поздний час между Бликер и Макдугл. Надо знать «любовь» венгров к румынам, чтобы оценить силу эмоции.

Я услышала эту историю в конце девяностых, и она была первым, о чем я подумала 26 марта 2000 года. О том, что я собираюсь в один прекрасный момент выпить шампанского, до некоторых пор знали только мои близкие друзья, они же — будущие участники вечеринки. Теперь уже нет смысла секретничать. Welcome to the club, дорогие национал-предатели. Можем даже открыть Яндекс-кошелек на закупку «Вдовы Клико», а то вдруг мы окажемся без денег, когда срочно понадобится шампанское.

«Да не бойся ты так, собака привязана, мы ее только после одиннадцати с цепи спускаем». Собаку зовут Дик. Здоровая овчарка бегает по своей клетке и громко лает, пока сторож выписывает пропуск. «Пойдешь прямо, вдоль леса, через несколько минут справа будет корпус, тебе туда».

11-я детская психиатрическая больница находится в поселке Медное-Власово, а точнее, на самом его краю у леса. 44 километра от Москвы, еще километр по узенькой дороге по лесу, и еще метров триста от железного забора до здания больницы. От центра Москвы в не самое пробочное время получается около двух с половиной часов.

«Свидание — 15 минут», — говорит нянечка и вручает мне мальчика.

Почти год назад режиссер-документалист Елена Погребижская сняла фильм «Мама, я убью тебя» о детях, которые живут в подмосковном коррекционном интернате в Большом Колычево. Одна из центральных проблем фильма — ничем не обоснованная, по сути, карательная госпитализации детей в психиатрические больницы. Одного из главных героев, мальчика-подростка, отправляют в психиатрическую больницу в наказание. Фильм стараниями Чулпан Хаматовой оказался в Белом доме, его посмотрела вице-премьер Ольга Голодец, ужаснулась и инициировала череду проверок государственных учреждений психоневрологического типа.

Всю муторную, долгую дорогу по двухполосному Щелковскому шоссе до Медного-Власова я думаю о бахилах. Будет ли в детской психиатрической больнице специальный автомат с бахилами? Можно ли будет купить у охранника? Нужно ли было взять с собой? Пустят ли в носках в крайнем случае?

Пока охранник выписывает мне пропуск, я быстро успеваю рассмотреть 16 картинок на двух мониторах над его столом: на всех пустые коридоры. Никто не идет в туалет, не носится друг за другом, не катает машинку. Рядом с мониторами панель с кнопочками и лампочками, все лампочки подписаны: игровая 1, игровая 2, кладовая, изолятор.

Охранник записывает меня в журнал посещений: «Бахилы вам не понадобятся, ждите».

Я жду в холле — 40 квадратных метров, на полу кафельная плитка, на стенах пара плакатов («Буйных пациентов из приемного отделения должны сопровождать два санитара»), несколько горшков с цветами, два дивана.

Через 10 минут тяжелая металлическая дверь открывается, и нянечка выводит мальчика.

Мальчика зовут Вова. Он живет в московском детском доме-интернате для детей с тяжелой умственной отсталостью номер 15. С сентября по субботам я прихожу играть с Вовой как волонтер. Две недели назад его положили в психиатрическую больницу, а мне удалось получить доверенность на посещение.

По закону посещать детей-сирот имеет право только законный представитель, в нашем случае — директор интерната. В интернате, где живет Вова, 450 детей, каждого из которых кладут в больницу в среднем один раз в год. Иными словами, вероятность, что ребенка из интерната навестят, практически равна нулю.

Я беру Вову за руки и встаю на колени, чтобы быть с ним одного роста. Вове скоро 13, но выглядит он как пятилетний ребенок. Очень маленький, очень худой, с крошечным размером ноги. Вова сонный и вялый, стоит пошатываясь, мне даже страшно отпускать его руки, потому что кажется, что он может не удержаться и упасть на спину. «Ты как здесь, старичок?» — говорю я мальчику довольно бодрым и каким-то не своим голосом. Обычно мы сюсюкаем и дурачимся, но прямо в шаге стоит медсестра, буквально нависая над нами. Она простоит так все 15 минут моего посещения — больше всего это похоже на тюремное свидание в присутствии надсмотрщика, за тем исключением, что никто не мешает мне обнимать и целовать Вову.

Когда реформа интернатской системы в других странах только начиналась, когда людям впервые пришло в голову, что система, при которой государство с самого детства сортирует людей на подвиды и заточает их в специализированные заведения, мягко говоря, не самая идеальная система, был придуман термин «нормализация». Приведение в нормальное состояние. Благодаря этому термину любой человек может очень наглядно представить себе, как должна выглядеть жизнь детей-сирот или людей с ментальными расстройствами. Нормально ли для человека никогда не выходить за пределы своего дома? Нормально ли не иметь собственных трусов и зубной щетки? Нормально ли всю жизнь проводить за закрытой дверью, забором? Нормально ли в 13 лет никогда не пробовать твердой пищи? Нормально ли для ребенка раз в год на срок от 45 дней до трех месяцев оказываться в закрытой психиатрической больнице, где ты никого не знаешь, где ничего тебе не знакомо, где никто тебя не навещает, а свидания длятся 15 минут?

Если это ненормально для обычного домашнего ребенка, почему это нормально для Вовы?

Мы стоим посередине больничного холла детской больницы. Я в куртке и шапке: повесить одежду некуда. Вова в по-старушечьи повязанном платке и спортивном костюме. Вокруг ни одной игрушки, книжки, ни даже чего-нибудь, на чем мы могли бы сидеть друг напротив друга. Я начинаю петь Вове одну из наших песенок, но буквально на второй фразе охранник включает приемник, начинает играть музыка, и я замолкаю.

В обычной жизни госпитализация в больницу, к тому же на 40 дней — ситуация не рядовая, экстренная. В обычной жизни нормальной семьи, даже семьи, в которой воспитывают ребенка с особенностями развития, нет такого понятия, как плановая госпитализация. Вову положили именно так — превентивно, «пока не началось обострение». Однажды я видела статистику госпитализации одного из московских интернатов: на 150 человек детей 133 госпитализации в год.

Отдельная странность этой ситуации в том, что в интернатах для умственно-отсталых детей больше половины персонала — медицинские работники. По логике государства, интернат — это Вовин дом. Получается, что Вову бесконечно лечат дома, а раз в год отправляют еще полечить в больницу. Если вспомнить про термин «нормализация», то уродливость этой системы становится очевидна. Дом нужен человеку, чтобы в нем жить. В идеале — жить в нем с близкими людьми, к которым ты привязан. Больница нужна, чтобы в ней лечиться. Лечиться в самом крайнем случае, когда амбулаторная помощь невозможна. Для всего остального есть поликлиники, диспансеры и врачи по вызову. Жизнь в интернате, раз уж для чего-то он существует, должна стремиться к этой же норме: дети живут в интернате, а когда нужно, ходят в обычную районную поликлинику. В самых крайних случаях — ложатся в больницу. Но не одни и не на три месяца.

Когда я пишу про Вову и больницу у себя в фейсбуке, мне начинают приходить сообщения о похожих историях. В трех из них волонтеры пишут мне, что дети, которых они навещали, лежат в психиатрической больнице с декабря прошлого года.

В том самом фильме Елены Погребижской, который произвел такое впечатление на вице-премьера Ольгу Голодец, речь шла о госпитализациях за провинности. Все тогда очень возмущались и вспоминали советскую карательную психиатрию. Может быть, это не так же очевидно, но превентивную госпитализацию одиноких детей в психиатрическую больницу на краю леса, где после 11 часов с цепи спускают овчарку по имени Дик, тоже не назовешь цивилизованной психиатрической помощью XXI века.

Когда наше 15-минутное свидание заканчивается, санитарка вытаскивает Вовины руки из моих и уводит мальчика за серую железную дверь. Тут мне приходит в голову, что, может быть, она так неусыпно следила за нами, потому что боялась, что Вова пожалуется мне на что-то, что происходит с ним там, за этими тяжелыми дверьми. Мне хочется крикнуть ей вслед что-нибудь совсем устрашающее, что-нибудь, из чего бы ей стало понятно, что он не один и что за него есть кому заступиться. Но вместо этого, когда санитарки уже не видно, я говорю прямо в эту железную дверь: он не мог мне ничего рассказать.

Вова просто не умеет разговаривать. Только иногда кричит, как маленькая чайка.

Д.БЫКОВ: Ну, во-первых, добить – это, пожалуй, главное. Есть такая манера благородного поведения относительно поверженного противника. Помните, Гумилев писал? «Милый, вот прими мой братский поцелуй». Ну, тому, господи, и силы, и победы сладкий час даруй, кто чего-то что-то скажет. Милый, вот прими мой братский поцелуй.

Разумеется, эта манера поведения, во-первых, рыцарская. А во-вторых, с противником, которого ты признаешь равным. Особенность российской власти и российского шовинистического, в частности, дискурса в том, что противник априори мразь. То есть его можно оставить живым либо из страха перед Западом, либо просто чтобы было на кого свалить последующие экономические трудности. В принципе же надо, разумеется, убивать на месте.

Добивать, дотаптывать – мы это видели много раз и на примере НТВ, и на примере ТВ-6, и на примере ряда оппозиционных СМИ. Пока не дотопчешь, настоящий смак не пойман. Выгнать «Дождь» с «Красного Октября» - это своего рода оргазм. Вот, понимаете, есть такие маньяки, которые душат жертву и одновременно насилуют, и от этого получают максимальный восторг. Душить – мало. Мало отключить всех вещателей. Нужно жертву еще под конец употребить для полного наслаждения. В данном случае мы сталкиваемся именно с таким двухэтапным уничтожением. А лучше бы всего, чтобы Синдеева пошла по миру. А совсем хорошо, чтобы никто не подавал. Я, правда, не знаю, как это можно организовать, но это было бы великолепное финальное шоу. А по бокам бы стояли и скандировали НАШИ (или как они там называются) и кричали бы «Так тебе и надо! Так тебе и надо!» Вот это уже настоящий... И чтобы в это время шел дождь. Это был бы уже совсем Герман. Уже какая-то история Арканарской резни.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Слушайте, ну, получается, что после того, как добьют «Дождь», надо же будет наметить какую-то следующую жертву, и потом еще следующую, и еще следующую?

Д.БЫКОВ: И мы знаем эту жертву.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Список-то конечен.

Д.БЫКОВ: Нет, почему? Он бесконечен, потому что действие равно противодействию. Будут появляться новые люди, которых эта тактика не совсем устраивает. Им бы, может быть, и совсем, действительно, не нравился «Дождь», но методы, которыми его уничтожают, вызывают у них определенные вопросы. В результате число условно несогласных будет шириться, конечно. Потому что ввести полное единомыслие на территории, тем более на большой не удавалось еще никому. Но людям не важно, строго говоря, добиться цели – им важно получить удовольствие. Спинной мозг не занимается стратегическим планированием – он испытывает содрогание.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А кто сейчас занимается стратегическим планированием и по каким вопросам, как вы считаете?

Д.БЫКОВ: Понятия не имею и совершенно не интересуюсь.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет у нас такого человека, ответственного за стратегическое планирование?

Д.БЫКОВ: Я писал когда-то в романе «Списанные», который стал печально актуальным, что в данном случае, к сожалению, голова уже упразднена и все органы функционируют сами по себе. Вот, именно поэтому и нет никакой вертикали. Ну, общий вектор ясен, поэтому каждый старается вести себя наихудшим образом.

Я абсолютно убежден (и, кстати говоря, никаких тормозов в этом смысле нет), что если бы кому-то захотелось организовать публичное сожжение на Красной площади всех, кто вчера присутствовал на так называемом Антивоенном конгрессе, хотя он не антивоенный, а антиизоляционистский (но таких сложных слов там уже не помнят). Вот, если бы кто-то захотел организовать это публичное сожжение, пришло бы много народу, многие бы кричали, неистовствовали, восторгались, пускали бы петарды и никто не смог бы возразить. Мировое сообщество сказало бы, что оно, понимая борьбу России за свои интересы, не вполне одобряет методы. Но тем не менее, ничего хорошего для меня, Улицкой, Макаревича и прочих из этого бы не проистекло.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Слушайте, но вот это вот полное ощущение безнаказанности – оно же порождает всё новые и новые, и всё более изощренные способы.

Д.БЫКОВ: Нет. Как раз не «всё более изощренные».

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Или, наоборот, примитивные.

Д.БЫКОВ: Всё более грубые способы, да. Мышление огрубляется предельно. Я ничего в этом катастрофического не вижу, потому что история много раз всё это показывала, мы все через это проходили. Приятнее всего сейчас школьникам, изучающим Средние века или, например, середину XX века. Всё происходит абсолютно наглядно и на их глазах. То есть не надо никаких пособий – можно выглянуть в окно, и ты увидишь всё: и все общественные гипнозы, и всю риторику, и всю демагогию, и всё истребление ведьм, всё чрезвычайно наглядно. Чем кончается, мы тоже знаем. В конце концов, это много раз было. Так что всегда приятно поучаствовать в истории.

Вот, мы долго жили вне истории. Сейчас мы живем в истории. Другое дело, что эта история быстро катится к очень неприятным результатам. Но в конце концов, если страна не может решить свою судьбу, ее решит история.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, и катится, и при этом нас еще с собой забирает.

Д.БЫКОВ: Кого-то забирает, кого-то выталкивает, кто-то успевает убежать, кто-то успевает встроиться. Очень многим сейчас, действительно, хорошо – они в самом деле испытывают настоящий экстаз, неподдельный. Отец родной. Наконец-то я могу своему президенту сказать «Отец». Наконец-то я горжусь. Наконец-то я плачу от гордости. Здравствуйте, крымчане, братья мои. Ведь, еще немного и туда вошли бы НАТО с автоматами или бандеровцы с петлями, да? И все носители русского языка были бы развешены на пальмах. Но мы успели раньше, и теперь развешены на пальмах будут флаги.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Восхитительно. Кстати, по поводу исторического момента. Насколько искренним (я не знаю, может быть, вы оцените) звучат слова спикера Госдумы Сергея Нарышкина? Сегодня всякие рассматривают документы в связи с тем, что Крым теперь часть России. И, вот, господин Нарышкин сказал буквально следующее – я го процитирую: «Безусловно, это знаковый этап не только в истории современной России, но и многовековой истории всего нашего отечества. И я могу предположить, что это переломное событие мировой истории, что это перелом в противостоянии добра и зла, белого и черного».

Д.БЫКОВ: Ну, кто черный, мы знаем. Да? Последнее время очень сильно поседевший, как мы знаем. От Дмитрия Киселёва. Он со страху-то поседел, он белеет постепенно. Мне кажется, что это абсолютно верные слова, глубоко взвешенные и прочувствованные слова. Да, это перелом в мировой истории, это старт тех событий, последствия которых очень трудно предугадать, во всяком случае, масштабы этих последствий.

Это в известном смысле, как говорит Денис Драгунский в интервью мне в журнале «Профиль», это постправовое пространство. Понимаете, вот тот вечный вопрос, который мне иногда задают люди, ну, такие, неплохо ко мне относящиеся. Они понимают, конечно, что я гнилая гадина, но когда-то у меня была пара неплохих любовных стишков и, может быть, я еще не потерян для общества. И вот они мне говорят: «Ну, Дмитрий, ну, как же вы не понимаете? Ну, ведь, Крым присоединяется к России – это хорошо. Это историческая справедливость». Ребята, говорю во всеуслышанье: Крым – это хорошо, это исторически справедливо. Присоединение Крыма – это превосходно. Вообще любимое мое место на Земле, вот точка счастья абсолютного – это Крым. Жаль, что я больше не смогу туда поехать в обозримом будущем.

Ведь, проблема в том, что вы присоединяете вместе с Крымом? Что вы покупаете в одном пакете? Жемчужное ожерелье – это превосходно. Но если вместе с этим жемчужным ожерельем вы приобретаете кражу, порчу кармы и тюремный срок, следует подумать о преимуществах жемчужного ожерелья.

Если в одном пакете с Крымом вы приобретаете нарушение Будапештского протокола, долгую ненависть Украины, объединение Украины в ненависти к вам (а сейчас и Восток, и Запад в ней едины), мстительности, да? НАТО непосредственно у границ, если это произойдет, или, во всяком случае, сильное охлаждение в отношениях с миром. И, наконец, если вы приобретаете законченный изоляционизм, страшную внутреннюю риторику и истребление любой свободы слова в России, следует подумать, адекватный ли это обмен? Да, вы приобрели Крым. Посмотрите, что вы потеряли.

Против воссоединения Крыма с Россией... Ну, Крым вообще-то исторически греческий, как недавно показала на «Эхе» замечательная колонка Илларионова, да? Действительно, 23 века греки, потом какое-то время генуэзцы, потом татары. Ради бога. Последние 300 лет Крым исторически русский. Но при этом давайте понимать, что помимо этого исторического прекрасного присоединения мы приобретаем огромное количество государственной лжи. Ну, не надо нам, которые жили в Крыму подолгу, которые работали в Артеке, не надо нам рассказывать про то, как там унижали русских. Крым был русскоговорящим, абсолютно антитимошенковским, антиоранжевым регионом. Кстати, Януковича там тоже не очень любили. Никто не унижал крымчан, никто не запрещал им говорить по-русски и по-татарски, никто не запрещал крымским татарам строить мечети и контролировать всю торговлю на Ай-Петри. Но это было абсолютно свободное пространство. Ради бога. Если Крым хочет присоединиться к России, прекрасно, я горячо это одобряю. Я просто не совсем готов присоединять его лично в тот момент, когда у соседа такие серьезные трудности. А то получается как-то не очень хорошо: вот он исторически русский, но почему-то Россия забирает его именно тогда, когда у Украины нет ни легитимной власти, ни армии, ни денег, то есть, грубо говоря, когда она ничего не может сделать. Можно же иначе забрать.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну, уже поздно это обсуждать, потому что забрали.

Д.БЫКОВ: Таня, я вам скажу больше: всё обсуждать уже поздно. Вообще уже поздно разговаривать.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Слушайте, а обсуждать, пойдет ли дальше Россия, поздно или нет?

Д.БЫКОВ: Во-первых, поздно, потому что это бессмысленно. Во-вторых, что значит пойдет ли она дальше?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Там Донецк.

Д.БЫКОВ: Она может не пойти дальше в смысле Донецка или Харькова. Хотя, процессы эти сразу пригасить будет нельзя. Но какие-то формы экспансии прямой или косвенной, естественно, будут продолжаться и, во всяком случае, будут продолжаться риторически. Риторика войны никуда не денется, ее нельзя сразу же прекратить.

Ведь, обратите внимание. Когда дело уже дошло до ареста крупнейшего функционера украинской армии на территории Севастополя, на территории Крыма, скажем так, уже очень трудно остановить эти процессы. И, разумеется, если даже не будет интервенции (а ее, скорее всего, не будет), то от попыток какого-то отчуждения чего бы то ни было Россия отказываться уже не может: уже маховик работает, уже внешняя агрессия или, во всяком случае, агрессивная риторика – это неизбежный способ накачки рейтинга. А падение рейтинга – это ломка, этого наркоманы пережить не могут.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну, рейтинг взвился просто ого-го как.

Д.БЫКОВ: Взвился до небес.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: До 5-летнего максимума. Эйфория.

Д.БЫКОВ: Надо прислушиваться к поэтам. Поэты – они же пророки. Я очень много раз говорил о том, что выходом из нынешней российской ситуации может быть только какое-нибудь внешнее противостояние. И все мне говорили: «Да ну! Да что? Да как? Да пусть уж Быков кропает свои стишонки, а в политику не лезет». Ну, я продолжал кропать свои стишонки и всё произошло ровно так, как написано в романе «ЖД». Это нормальная история, я ничего против этого не имею. То есть нельзя ничего иметь против хода истории. Если страна делает всё возможное для накачки рейтинга, она его накачает. Вопрос в том, что будет потом, что вы приобретаете в одном пакете с этим рейтингом?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну вот Верховная Рада Украины приняла декларацию о борьбе за освобождение страны, там фактически ультиматум объявлен. Крым объявили оккупированной территорией. Насколько это всё серьезно?

Д.БЫКОВ: Это очень глупо и абсолютно бессмысленно. Как говорят в таких случаях... У нас же, помните, когда против Навального начали возбуждать уголовные дела, во главе с Кристиной Потупчик всё хомячье, ориентированное потупчицки, дружно кричало «Надо уметь проигрывать». Да? Надо уметь проигрывать, я считаю. Эти слова очень часто еще придется вспоминать и Кристине Потупчик, и ее хомякам. Ну, да, действительно... Ну, у Навального свои хомяки, у Потупчик свои.

Вот. Так вот надо уметь проигрывать. И здесь, мне кажется, скорбный траур по Крыму был бы более уместен, чем разговоры о совершенно бессмысленных, совершенно невозможных попытках его отвоевать. Ну, как Украина сейчас намерена отвоевывать Крым у вежливых бесформенных людей? Бесформенных в том смысле, что они формы не имеют. Нормально. Я считаю, что здесь нужно, действительно, скорбно поджать губы, сказать «Да, Крым у нас отжали в такое-то время», но в остальном Украина едина, мы не дадим и так далее. Сейчас надо поучиться риторике благородной, риторике благородной скорби.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А вот это вот сообщение о том, что, вроде как, будут вводить визы, а потом сказали «Нет-нет, не будем мы вводить визы», это тоже?..

Д.БЫКОВ: Это прав Венедиктов. Тоже это совершенно истерический...

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это тоже от того, что не умеют риторику вот эту вот?

Д.БЫКОВ: Совершенно истерический шаг, совершенно бессмысленный. Ну, как они будут вводить эти визы? Вероятно, сразу же Россия ответит на это полным запретом на въезд украинцев в Россию или, во всяком случае, тоже очень жесткими санкциями. Зачем это сейчас делать? Наоборот, мне кажется, что сейчас нужно звать русских в Крым. Не в Крым, а в Киев даже. Чем больше русских поедет сейчас на Украину, тем больше народу будет там в ужасе искать бандеровцев с автоматами и не найдет.

Ну, ведь, очень многие, правда, уверены. Мне звонил сегодня один очень крупный, очень серьезный идеолог российский. Просто звонил, чтобы лично меня убедить (мы – давние друзья): «Ну, пойми, там же нацисты. Там к власти пришли нацисты. Силы там есть у 20% населения, и эти 20% - нацисты». Он повторяет это как мантру. Вот, мы, которые кричим всё время «Мы – русские. Какой восторг! Да против нас никто, да вам же хуже!», мы, конечно, к агрессивному национализму отношения не имеем. А на Украине победил национализм самый настоящий. Ну, поезжайте в Украину, посмотрите, какой национализм там победил, какие бандеровцы.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет, но дело же в том, что, на самом деле, национализм национализмом. У меня просто была похожая совершенно история, когда несколько людей меня убеждали, что там нацисты. Я говорю «Ну, послушайте, есть же какое-то конкретное совершенно определение слова «нацист». Почему вот это вот самовнушение происходит бесконечное? Чтобы было не стыдно?

Д.БЫКОВ: Ну, во-первых, это самовнушение происходит ради накачки их статического шовинистического чувства, которое очень приятно. Вообще чувство своей сопричастности очень приятно, оно эротично в своей основе. У нас вообще все фроммовские страшные предположения сбываются на глазах. Сейчас можно даже Фромма не читать, а просто выгляни в окно – некрофилия.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Историю можно не читать и Фромма не читать.

Д.БЫКОВ: Историю не читать, фрейдистов не читать, Фромма не читать. Всё на глазах. Даже «Мусорный ветер» можно не читать.

Тут интересно другое. Интересно то, что люди, действительно, не будучи, не бывая там, убеждены, что там победили нацисты. Ну, поезжайте в Киев, поговорите со своими бывшими украинскими друзьями. Ну как? Мы – братья по стране, мы ездили друг к другу в гости, мы участвовали в одних студенческих конференциях. Ну, спросите, где вы там сейчас в данную минуту видите агрессивных националистов?

Ведь, до чего доходит, до какой нетерпимости! Такой нетерпимости не было при Брежневе. Сейчас Роман Сенчин позволил себе взять интервью у Юрия Володарского в «Литературной России», «Литературная газета» также его осаживает немедленно: «Как он смеет разговаривать с киевлянином? Это что такое? С нацистом разговаривает».

Но я-то знаю Володарского 20 лет, я знаю, что он к нацизму никакого отношения не имеет и вообще, простите, еврей. «Простите», ну, потому что я не хотел бы упоминать это неприличное слово в эфире, но ничего не поделаешь – отдельные представители еще имеются. В этом-то и трагедия.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В эфире в том числе.

Д.БЫКОВ: Да. Ну, во мне есть, конечно, и русская кровь, но я не буду рабски сейчас на это намекать, потому что я уже национал-предатель, пятая колонна и мне уже говорят...

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мы про это обязательно поговорим.

Д.БЫКОВ: Мне уже, так сказать, цепляться нечего, да? И помните, как сказано у Аксенова? «Мы будем беспощадны к отщепенцам всех мастей, а особенно той, которую все знают». Ну, зачем же, вот, сегодня накачивать такой ненавистью умы? Поезжайте в Украину, пока есть визы, или на Украину, если вам так больше нравится, если вы чувствуете себя более мужчиной, находясь на Украине. Поезжайте и посмотрите, где там нацисты, бандеровцы и где там вешают за знание русского языка.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну, это же ужас. Поедешь, увидишь, что это совсем...

Д.БЫКОВ: Повесят еще чего доброго, да.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, либо повесят, либо вдруг узнаешь, что это не так. Это же страшнее.

Д.БЫКОВ: Это моральная катастрофа, конечно, я понимаю. Но дело в том, что, еще раз говорю, Тань, всё, о чем мы с вами сейчас говорим, это совершенно бессмысленно. Гаврила Принцип уже свое дело сделал, уже дальше... Это не значит, что начнется непременно Третья мировая война. Это значит, что она началась риторически. А то, что будет продолжаться дальше, это очень хорошо известно из истории, из политологии, из геополитики, которую я не признаю наукой, но бог с ним (многие признают).

Всё уже понятно. Сейчас надо думать о другом – о том, как сохранить лицо.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нам?

Д.БЫКОВ: И нам, и им, и всем.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И им?

Д.БЫКОВ: Всем, у кого оно есть.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Так у нас голова уже всё, нету у нас головы. Чего нам сохранять? У нас все органы поотдельности.

Д.БЫКОВ: Нет, понимаете, нет. Я бы не сказал, что у нас нет головы. У граждан России головы остались, безусловно. Я говорю сейчас о государственном организме, в котором уже сейчас управляет не разум, а инстинкт. А мы должны за этим наблюдать и смотреть. Это не хорошо и не плохо, понимаете? Я не могу давать этому моральных оценок. История – это наука, которая модальности не терпит. Очень долго к этому шло, очень долго в России системно истреблялся интеллект. Не надо удивляться, что сейчас, страна его лишенная, так активно упражняется в ненависти.

Вы посмотрите, какой пошел тон комментариев. Ведь, «Новая газета» и Газета.ру не просто так их отключила. Ну, постоянно читаю: «Как же вы? Вы поддерживаете жидобоев на Майдане». У вас там есть этот комментарий – он сегодня пришел, да?

Какие жидобои на Майдане? Кого? Где?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, ко всем эфирам один и тот же.

Д.БЫКОВ: Нет, вот, мы, видимо, поддерживаем жидобоев на Майдане. Мне это нравится, да. И нравится мне то, что был я когда-то поэтом, а выродился в паранацистского шоумена. Тоже мне это нравится. Это нормальный процесс.

Я рад наблюдать сбычу своих предсказаний.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы вспомнили про национал-предателей и пятую колонну.

Д.БЫКОВ: Вспомнил, да.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Прозвучали эти слова в обращении Владимира Путина к Федеральному собранию. Вообще, вот, главное впечатление, ощущение от этой речи у вас какое было?

Д.БЫКОВ: Ну как? Если вы спрашиваете меня как филолога, речь без грамматических ошибок, связная, внятная, произнесенная с выражением, с сильными риторическими ходами. Ничего непредсказуемого в ней не было.

Конечно, это очень сильное заявление (национал-предатели), потому что не очень понятно, что значит «национал-предатель»? Это предатель своей национальности или предатель своей нации? Это, все-таки, разные вещи. Но звучит красиво как национал-социалист, например, да? Это красивое словосочетание, на многие умы действует гипнотически. Пятая колонна, как правильно подчеркнул Гозман, это уже термин для осажденного города – «Мы в осаде. У нас есть пятая колонна».

Мне кажется, что следующий шаг, ну, насколько я могу его прогнозировать, это объявление национал-предателей вне закона. Чтобы любой подошедший на улице имел право хряснуть в рожу, а, может, и убить, если хочет. Ну, настроение у него плохое, погода испортилась, ну что ж не убить, ногами-то не затоптать, да? Правда, национал-предатель будет сопротивляться, но можно подойти втроем.

Дальше. Аннулировать все их вклады. У нас не очень большие вклады, и они все не за рубежом, а в России. Но, в конце концов, на зарплату одному бюджетнику хватит, я думаю, да?

Следующее, уже отказ в медицинском обслуживании. Представляете, национал-предатель пришел лечить зуб в поликлинику, болит у него зуб (у национал-предателя). Пусть дальше болит – он не имеет права лечиться у нашего врача.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: По какому принципу будут узнавать национал-предателя?

Д.БЫКОВ: А это можно, кстати, очень просто. Все, кто одобряет присоединение Крыма к России, немедленно надевают значок с Крымом, Крым покрашен в трехцветный. Все, кто не надевает этот значок... Ну, вы помните, да? Можно пришить желтую звезду, а можно другую звезду, можно свастику обязать носить. Меня можно обязать носить свастику, потому что я национал-предатель. И все, кто носит свастику, они не получают медицинской помощи.

Дальше риторика будет нарастать. Это люди... Ну, они же талантливых-то авторов не берут, а бездарные не умеют им придумывать. Это люди, которые растоптали бандеровскими коваными сапогами кормящую грудь своей матери-родины. Хорошо звучит? И это будет, вы это услышите. А потом увидите всё остальное.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Или не увижу...

Д.БЫКОВ: Увидите, Таня, увидите.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Или не увижу, если, все-таки, втроем подойдут и захотят убить.

Д.БЫКОВ: Бывает не только город Мюнхен, бывают другие города. Я еще раз говорю, мне не очень приятно то, во что вползает Россия. Но мне очень приятно, что я обо всём этом предупреждал в последние много лет.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Давайте сделаем сейчас паузу буквально 3 минуты, и вернемся. Программа «Особое мнение» с Дмитрием Быковым скоро продолжится.

НОВОСТИ

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Продолжается программа «Особое мнение», меня зовут Татьяна Фельгенгауэр. Напоминаю, что в гостях у меня сегодня Дмитрий Быков. С внутренним врагом, вроде, понятно что.

Д.БЫКОВ: Да, понятно. Не могу сказать «покончено», потому что он плодится от таких мер. Но вообще, да, понятно.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как долго вообще вот эта эйфория продлится, если вспоминать исторические?..

Д.БЫКОВ: История говорит, что от 3-х до 5-ти месяцев. Ну, до первых ощутимых последствий изоляции, милитаризации и так далее. Да и вообще человек так устроен, что он в экстазе долго находиться не может. Вам никогда не приходило в голову, почему медовый месяц – это, скажем, не медовые полгода? Потому что я как человек, неоднократно вступавший в новые отношения, знаю, что экстаз длится месяц у человека, ну, если он, конечно, не маньяк. Любовь может длиться 80 лет совершенно спокойно. А экстаз длится месяц. Ну, видимо, эротический экстаз сильнее, острее, но и короче месяца. А патриотический может длиться 3-5 месяцев. Полгода – это, ну, уж самый предельный предел.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но принципиально потом ничего не изменится?

Д.БЫКОВ: Не, ну очень многое изменится. Посмотрите, вот уже к «Дождю» пришли смотреть, что там у него? Наталью Рюрикову уже увольняют публично с руководства Альманахом сценариев, лучшего издания о кино в России, как мне представляется. И увольняют тоже, придравшись к тому, что у нее там еще и галерея.

Естественно, раскол среди деятелей искусства. Раньше деятели искусства дружили. Как они будут теперь подавать друг другу руки, я не знаю. Как украинские фантасты, ну, скажем, Марина и Сергей Дяченко, пусть живущие на Украине, будут теперь общаться с Сережей Лукьяненко, которого я, например, очень люблю, не представляю, потому что наговорено слишком много слов. Это, понимаете, вот, мы думали, что журналистское сообщество выдержит события вокруг Медиа-Моста. А оно не выдержало. И даже когда 10-15 лет прошло, никто сейчас абсолютно не помирился. И более того, рухнула ТЭФИ из-за того же раскола. То есть слово не воробей.

Конечно, патриотический экстаз схлынет, а враги останутся. И главное, что Крым останется, с нами останется наш Крым. Вот это очень радостно. Что бы там дальше ни было уже, Крым уже наш.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Для крымчан, наверное, тоже очень радостно.

Д.БЫКОВ: Ну, для них новые места в вузах, для них, безусловно, определенные налоговые льготы, как сейчас говорят, там бизнес удобно будет строить. Я только не знаю, много ли останется черноморского побережья, не застроенного специальными санаториями и дачами, принадлежащими первым лицам, и много ли останется в Артеке нынешних сотрудников, потому что там, наверное, будут теперь или НАШИ, или Росмолодежь...

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Селигер переедет в Артек.

Д.БЫКОВ: И Селигер туда переедет, да? Ну, тоже, ведь... Подумаешь. Я всегда говорил, что надо бы Артек откупить, чтобы там началась реальная политика. Вот, будет теперь реальная политика в смысле реальное детство, чтобы там начали вырабатывать новую педагогику, педагогику сотрудничества. Ну и слава богу. Бойтесь своих молитв – они услышаны.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Если говорить про санкции, про взаимоотношения с Западом, Россию это тоже, я смотрю, не сильно беспокоит? Тем более, Владимир Путин объявил начало новой кампании против оффшоров, сказал «Давайте-ка всё, ребята, хватит».

Д.БЫКОВ: Ну, это то, что Александр Дугин и его единомышленники называют «национализацией элиты». Они всё очень надеются, что людей националистических взглядов, наконец, сделают элитой и они смогут совмещать приятное с полезным – расстрелы несогласных с приобретением бонусов. Им очень этого хочется.

Но я не думаю, правда, что они ограничатся расстрелами. Я думаю, будут повешения, утопления, ну, что-нибудь более театральное. Да, это безусловно. У этих людей же такой, очень сильный садомазо-комплекс. Они вообще любят садизм сам по себе, это им нравится, да? Им нравится, чтобы преступник помучился, побоялся, попросил прощения, сдался, ну и так далее.

Да, у них есть такая мечта. Но вот, ведь, в чем проблема. К сожалению, они ни в чем не профессионалы, поэтому национализация идеологии – это не завтра произойдет. Люди, которые могут уметь только кричать «Мы – русские, какой восторг!» Это фраза Суворова, это не они сказали, да? Это плагиаторы вульгарные. А в остальном я думаю, что никакой национализации элиты не будет, поскольку Владимир Путин своих не сдает. А главное, что... А что угрожает нынешней элите? Ну, допустим, они будут хранить деньги в России. Какая разница? Что, этих денег меньше станет?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В Америку не пустят.

Д.БЫКОВ: Да что она та Америка? Мы-то с вами знаем, как мало ей осталось. Не, ну а чего мы говорим? Ну, что Америка?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В Европу, в старушку.

Д.БЫКОВ: Послушайте, Таня, если вы до сих пор живете и работаете в России, так ли уж хорошо там в Америке? Рыба ищет, где глубже, человек – где лучше. А мы с вами почему-то в России. Чего там в Америке-то делать, да? Когда президент вообще двух слов связать не может, поседел вообще и не может ни одной меры принять, чтобы просто хоть показать, что в Америке остались хоть какие-то способности защищать правовое пространство.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну ладно. Не надо списывать со счетов тогда Ангелу Меркель.

Д.БЫКОВ: А чего ее не списывать-то, собственно говоря? Что такого сделала Ангела Меркель? Что она за последнее время сделала? По-моему, дружба полная. Мир, дружба, жвачка. Да больше того, Америке ли, Германии ли нас осуждать? Вы вспомните, что Германия творила в 1939 году – теперь они будут нас осуждать. Они каялись уже, конечно, очень сильно, да?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Попрекать бесконечно.

Д.БЫКОВ: Да почему? А нас можно попрекать всю жизнь? Нас всю жизнь попрекают водкой, балалайкой и прочим, да? И отсталостью, и революцией, и 1937-м годом. Почему мы не можем их попрекать 1939-м?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Слушайте, ну, получается, что Владимир Путин уже вошел в учебник истории великим.

Д.БЫКОВ: Послушайте, Таня. Значит, есть, во-первых, очень большой шанс, что никаких учебников истории в обозримом будущем не останется, потому что, как сказал Эйнштейн...

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Будет ядерная война?

Д.БЫКОВ: Да. «Не знаю, чем будут воевать в Третьей ядерной войне, а в Четвертой – каменными топорами». Значит, я совершенно не убежден, что мировая война близка. Но то, что передел мира будет очень радикален, это очевидно. Спущены многие курки. А что, если вдруг какая-нибудь территория захочет принадлежать другому государству только на том основании, что в другом государстве лучше и она исторически его? Нельзя же всем это запретить. В мире это будет, разумеется. Вон, «Комсомольская правда» сообщает уже, что штат Техас хочет отделиться от США. Правда, этого хотят 300 тысяч человек и хотят уже последние 100 лет, но, тем не менее, как-то, может быть, это у них получится.

Запущен очень масштабный проект передела мира. Право сильного вместо права уже истончившегося, одряхлевшего, права после Второй мировой войны. Свежая кровь требует глобальных перемен. Какие после этого учебники истории?

Во-первых, велик шанс, что никаких учебников не будет. Во-вторых, если эти учебники будут, то очень велик шанс, что мировые события будущие абсолютно затмят там историю с Крымом. Ну, кто сейчас помнит имя и фамилию Гаврила Принципа? Помнят слово «принцип», которое к Гавриле не имеет почти никакого отношения.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну, а как же?.. Он просто, он так хотел.

Д.БЫКОВ: Ну, ему никто не мешает сейчас, пока еще не поздно, выпустить такой учебник истории, где будет сказано, что присоединение Крыма – это достойный венец тысячелетнего существования России. Действительно, сейчас такое ощущение, что, понимаете, свершилась какая-то мировая глобальная победа. А что такого произошло-то, по большому счету? Понимаете, когда в Берлин входили, да. Когда в Париж входили, да. А сейчас у бессильной, находящейся в тяжелейшем кризисе Украины военные и мирные силы очень элегантно оторвали Крым. Элегантно, я признаю это, очень красиво, да? Ну, действительно, вот, ну, волк съел бабушку. Бабушка хотела этого очень, голосовала за это.

Или скажем иначе. Там я не знаю, Иван Царевич женился на красавице, на Василисе Премудрой. Правда, там родители Василисы Премудрой были против, но важно, что они были дряхлые и ничего сделать не могли. Вот свершилась высшая точка русской истории: Крым опять наш, родное море, лобзать берег свой родной. Ну, неужели вы тоже думаете, что стоит от этого приходить в такую эйфорию? Я понимаю, осилить немецкого монстра, осилить шведского монстра.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет, меня-то как раз пугает всеобщая эйфория, если честно.

Д.БЫКОВ: Нет. Ну, понимаете, эйфория-то, может быть, она даже и благотворна, потому что тем сильнее и радикальней будет похмелье, да и вообще... Я тоже сейчас страшную вещь скажу. Понимаете, всегда Россия останавливала чужой шовинизм. Она остановила Карла XII-го, она остановила Наполеона, она остановила Гитлера. Всё это типологически похожие фигуры. А, вот, собственного шовинизма она никогда не могла породить, она как-то вечно им беременна. То ли из-за того, что она так многонациональна, то ли потому что у народа сильные тормоза, сильный здравый смысл. Но никак она не может породить своего агрессивного национализма, своего нацизма, да?

А может быть... Вот, страшная мысль мне приходит. А, может быть, нация, пока она этим не переболеет, пока она не получит этой привычки, может быть, она неполноценна? Может быть, она остается инфантильной, пока этот пубертат страшный, опасный для окружающих с ней не случился? Может быть, России нужно породить свой шовинизм и победить его? И тогда дальше она будет развиваться нормально без этого ужасного соблазна, без призывов перевешать всех жидов или выслать их, да? Без призывов перевешать всех хачей. Будет развиваться как политическая нация, а не как этническая.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну, то, что происходит сейчас, похоже на рождение вот этого нового шовинизма?

Д.БЫКОВ: Это похоже на корь, которой страна должна переболеть. Я корью болел – это очень неприятно. Но после нее я стал гораздо здоровее.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Слушайте, а, вот, разными детскими болезнями во взрослом возрасте опасно болеть.

Д.БЫКОВ: Ну, я был взрослый, мне было 20 лет. Я в армии подцепил. И ничего. Переболел корью, отлежал в госпитале месяц. Неплохо себя в этом госпитале чувствовал.

Нормально, ребят, нормально. Я просто хочу сказать, что пока мы не научимся бороться с самым страшным из национальных комплексов, с самой страшной из национальных болезней, мы просто не состоимся как нация. Иначе это вечно будет над нами висеть как Дамоклов меч. Ну, давайте уже, правда. Давайте уже ринемся в полновесную болезнь, чтобы потом выйти из нее, ну, как, знаете, как из кипящего молока выходит русский герой-богатырь... Я же верю, что мы как русский герой-богатырь выйдем из всего. Мы – чудо-богатыри.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Там вот в сказке...

Д.БЫКОВ: А что пишут, скажите? Интересно же, что пишут.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да спрашивают, что же вы говорите, что нет никаких нацистов и прочего, если на YouTube можно видеть ролики с Музычко, с вот этим Сашей Билым...

Д.БЫКОВ: А что кроме Музычко? Подождите, вот, очень интересно.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: С вот этим вот директором первого украинского канала, которого заставляли писать заявление.

Д.БЫКОВ: Ну, ворвались, да. Во время революции всегда бывают потасовки, понимаете? А к скольким людям ворвались в дома во время русской революции? Это было ужасно. Ужасно! Революция – хорошо, если она остается относительно бескровной как была русская революция.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну или вот Илья пишет: «Господин Быков, из ваших слов я делаю вывод, что вы не находите аргументов против величия происходящих событий». Д.БЫКОВ: Нет, не нахожу. Илья, вы абсолютно правы. Происходят великие события. Происходят события, которые изменят лицо России, ее будущее. События, которые изменят лицо мира. В болезни рождается великая нация. Да, конечно. И на Украине происходят великие события, и в России. И вы, Илья, великий, прекрасный человек. Если вас кто-нибудь будет в этом разубеждать, смело бейте в рожу.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Спасибо большое.

Д.БЫКОВ: Спасибо и вам.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это было «Особое мнение» Дмитрия Быкова. Всем счастливо