Следует помнить, что услуги агентств по усыновлению в других странах платные. Усыновление малыша может стоить до 50 тыс. долларов. В последнее время, мне кажется, нет оснований говорить о криминализации иностранного усыновления, хотя нарушений и уловок со стороны региональных операторов банка данных о детях-сиротах и органов опеки и попечительства еще много. Но не только при международном усыновлении, но и при российском, когда речь идет о младенцах и малышах.

- По словам Астахова, с 2000 года из России вывезено 65 тысяч сирот. При этом погибло от рук приемных родителей в США 19 детей. Видите ли Вы здесь системную проблему, или это не связанные между собой единичные случаи?

- С 2000 года по настоящее время на международное усыновление передано 69225 детей (а не 65 тысяч).

Случаи между собой не связаны. Системная проблема заключается в том, что не отработан механизм контроля за адаптацией ребенка. Сегодня это отчеты служб, которые наблюдают семью. При этом у каждой своя система оценки.

Вводимые меры (заключение двустороннего договора о сотрудничестве в области усыновления между Российской Федерацией и государством гражданства или места постоянного жительства кандидатов в усыновители; прохождение подготовки кандидатами ) должны усилить возможности контроля.

К этому договору необходимо разработать процедуру оценки адаптации ребенка в новой семье с учетом того, что в разных странах существуют свои нормы при тестировании. Важным является также вопрос, кто у нас в России будет оценивать присланные отчеты, которые необходимо сопоставлять с данными социально-психологического статуса ребенка при выезде из России (сегодня отчеты просто хранятся в органах опеки и попечительства, есть фотография с улыбающимся ребенком — и хорошо!).

Необходимо также ввести психологическое тестирование кандидатов, в том числе на скрытую агрессию, склонность к насилию, жестокости. Сейчас Минобрнауки России запускает в пилотных регионах апробацию такого тестирования на условиях добровольности со стороны кандидата при семейном устройстве детей в России.

На мой взгляд, запрещать международное усыновление нецелесообразно. Запреты не приносят положительных результатов. Необходимо ужесточить меры оценки международных кандидатов и контроля за адаптацией ребенка и его развитием.

Пусть для крайних случаев останется возможность для ребенка приобрести свою семью за рубежом. В противном случае мы нарушаем право ребенка жить и воспитываться в семье, если не в состоянии найти российского усыновителя.

- Можно ли утверждать, что сироты, которых усыновляют в России, избавлены от риска погибнуть от рук усыновителей? Всегда ли судьба сирот, оставшихся в России, складывается лучше, чем усыновленных за рубеж?

- Нет, в России так же гибнут дети.

Усыновители отказываются от детей по разным причинам, и они возвращаются в детский дом. Часть детей изымается в связи с невыполнением усыновителями своих родительских обязанностей.

Есть случаи, когда усыновители обращаются в суд за отменой усыновления только с целью оформления приемной семьи, где есть вознаграждение приемным родителям и льготы для приемных детей-сирот.

При этом ребенок всегда переживает психологическую травматизацию.

Беседовал Леонид Виноградов



Статистические данные

В 2007 г. укрепился приоритет усыновления гражданами Российской Федерации. Подобные результаты во многом связаны с принятием комплексных мер на уровне субъектов Российской Федерации, направленных на моральное и материальное стимулирование граждан, усыновляющих детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей.

В 2006 г. число детей, переданных на усыновление российскими гражданами, в 1,2 раза превышало усыновление иностранными гражданами, в 2007 год – это превышение составляло уже 2,1 раза, в 2008 г. – 2,2 раза, в 2009 г. – 2,3.

Ей ближе собутыльники. В квартире не редки были пьяные скандалы и драки.

Зато Кате повезло со старшим братом. Саша на девять лет старше. После появления на свет сестрички мальчик взял на себя заботу о ней. По сути, сам ребенок, 9-летний Саша заменил Кате мать.

Но потом хрупкое равновесвие рухнуло.

- Учителя и соседи обратили внимание социальных служб на ребенка, который несет на своих плечах непосильную ношу – учится в школе и практически самостоятельно растит младенца, - рассказывают в пресс-службе детского омбудсмена. - Сашу забрали у мамы и отправили жить к бабушке в другой город. У любящей бабушки мальчику было спокойно и уютно, но он очень тосковал по сестренке.

Так прошло еще несколько лет.

Без Саши Катя стала замкнутой и даже перестала разговаривать. Объяснялась с окружающими жестами. Но ее мать перемен даже не замечала. Лишь бы дочь сидела тихо и не мешала личной жизни.

Катя и сидела тихо. Не посещала детский сад, не ходила гулять, питалась чем придется и тихо играла в комнате сама с собой.

А потом мать Кати лишили родительских прав. Катрю отправили в Детский дом. Там не могли нарадоваться на тихую, послушную девочку. Катя, прошедшая суровую школу жизни, знала, как угодить взрослым.

Вскоре Катину судьба вновь переменилась. Ее усыновили хорошие люди. У девочки появилась новая мама. Впервые в жизни с Катей стали играть, гулять, учить буквы. От прошлого осталось только то, что Катя плакала по ночам во сне.

Но тут всплыло новое обстоятельство. У Кати обнаружилась родная бабушка. Тамара Ивановна жила в Казани и не знала о перипетиях в семье дочери. Соцработники разыскивали родственников Кати, но ее мать специально утаила адрес Тамары Ивановнаы.

Когда бабушка узнала о том, что внучка в Детском доме и приехала ее забрать, Катя уже жила в приемной семье.

Суды тянулись целый год.

В конце концов было решено отдать Катю на воспитание родной бабушке.

И Кате вновь пришлось страдать – уже из-за разлуки с новой мамой, с которой она прожила полтора года.

Приемная мама привела Катю в парк, глее они обычно гуляли.

- Доченька! Приехала твоя бабушка, - сказала новая мама. - Она давно тебя не видела, и очень соскучилась. Твой брат Саша тоже по тебе скучает. Теперь ты будешь жить с ними. Мне очень грустно, но по-другому нельзя. Так решил суд.

Остается надеяться, что взрослые поступят мудро и будут дружить.

- Истина восторжествовала, но ничто не возместит полтора года переживаний бабушки, не уменьшит чувство невосполнимой утраты у полюбивших Катю опекунов, - говорит Светлана Агапитова. - Не залечит душевную рану девочки, которая снова лишилась дома и любимых людей.

Как сообщили в пресс-службе ГУ МВД России по НСО, информацию о готовящемся преступлении полицейские получили около двух месяцев назад.

По словам заместителя начальника Управления уголовного розыска ГУ МВД России по НСО Константина Гаврина, 19-летняя девушка несколько недель искала возможность поправить свое материальное положение.

«Дело в том, что девушка нигде не работает, соответственно не имеет постоянного дохода. А с отцом ребенка у нее стали портиться отношения», — рассказал Гаврин.

Когда девушка вышла с 5-дневной дочкой на руках из роддома, неподалеку ее уже ждали покупатели. После того как они заплатили маме 500 тыс. руб., обе стороны задержали полицейские.

Сразу после спецоперации полицейские вызвали автомобиль скорой помощи. Прибывшие врачи сообщили, что малышка здорова. До передачи в специализированное детское учреждение она будет находиться в больнице под наблюдением.

В ближайшее время собранные материалы передадут в СК РФ по НСО для возбуждения уголовного дела по п. «б» ч. 2 ст. 127.1 УК РФ (торговля людьми).

Патронат, наоборот, определяется как мера гибкого индивидуализированного подхода: «если сотрудники опеки видят, что ситуация в семье неблагополучная, они предлагают заключить социальный патронат. Он устанавливается исключительно с согласия семьи и состоит в том, что ей оказывается помощь. Конечно, при условии, что родители тоже берут на себя обязательства по исправлению ситуации». Как водится, введение нового института – вопрос раскладки политических сил и борьбы между ними, однако этот фактор не позволяет оценить последствия принимаемых решений.


Защита детей как сфера политического

Защита детей – политика, которая осуществляется определенными акторами, решающими некую проблему. Любая проблема в политике решается посредством манипуляции с институтом – либо он создается либо изменяется существующий (чаще всего – и то, и другое). И каким бы не был политический режим, любую манипуляцию с институтом акторы стремятся оправдать перед обществом – рекрутировав для этого идею или даже идеологию, которая кажется акторам подходящей, как относительно проводимой политики, так и общественного мнения. Каждый такой цикл политики перестраивает сложившуюся систему институтов и пересматривает иерархию прежде использованных идей. Композиция акторов российской защиты детей представлена не только государством – несомненно, РПЦ и антиЮЮ определяют политику, так же как и общественный сектор, представленный теми специалистами и организациями, которые возникли в 90-е г.г., когда зарубежные фонды так много усилий вкладывали в трансформацию системы заботы о детях. Причем ни один из трех акторов не отличается внутренне согласованной политикой. Метания государства указывают на то, что во власти есть и несколько групп, оспаривающих между собой право «покататься» на детской теме. Общественный сектор сам по себе не дружен – что обусловлено постоянной конкуренцией за капитал, финансовый и социальный, но в сфере защиты детей к разрозненности из-за статуса добавляется неспособность принять многообразие точек зрения на права ребенка и действовать в соответствие с таким плюрализмом. Соответственно, антиЮЮ существует как площадка нарабатывания политического имиджа лидеров, что не располагает к согласованной стратегии действий. И развернувшаяся дискуссия о том, зачем и кому нужен закон о социальном патронате, фактически подставила каждого из акторов – как неспособного осмыслять происходящее с точки зрения преемственности и прогноза.

Хронологический порядок правовых инициатив последних лет указывает на весьма устойчивую тенденцию криминализировать поведение родителей и детей: введение комендантского часа для подростков (2009-2012); усиление мер уголовной ответственности за жестокое обращение с детьми (2010); введение цензуры в отнощении несовершеннолетних (2012); ужесточение наказания за педофилию (2012). Громкие дела соответствующей тематики (Новгородское дело, дело Агеевых, дело Макаровых) непосредственно указывает на готовность государства изымать детей по первому подозрению в ненадлежащем обращении. Однако именно в этот период происходит как снижение количества изъятых детей, так и рост практики применения временного ограничения родительских прав и последующего возврата детей в семью. Если с 1997 по 2007 год коичество изъятий детей, лишений родительских прав росло, то с 2007 года эти показатели снижаются, и существенно. Например, в 2007 году более чем у 74 тысяч детей родители были лишены прав, тогда как в 2011 году эта цифра была менее 57 тысяч. Также снижается пусть и не столь драматично показатель тех самых внесудебных изъятий детей по статье 77 СК: если в 2007 г. он составлял 7280, то в 2011 – менее шести тысяч.

Противоречивость проводимой политики защиты детства, когда ее медийный фасад выглядит столь угрожающе, а практика указывает на обратную тенденцию – видимая. Такое сочетание можно объяснить системным кризисом ресурсов для проведения сбалансированной политики охраны детства. Динамика ряда показателей подтверждает гипотезу о том, что государственная программа защиты детей терпит крах: с 2008 г. снижается количество тех, кто хотел бы принять детей в семью. Если в системе органов опеки к 2008 г. более 12 тысяч граждан изъявляли желание взять ребенка на воспитание, то в 2011 году таких было на треть меньше. Также драматически снизилось количество тех, кто регистрировался в региональных банках данных - в первую очередь, за счет снижения граждан других государств, желающих усыновить ребенка, и тех, кто предполагал создать патронатную семью. Курс на снижение количества детей в учреждениях общественного воспитания сводится к снижению количества учреждений посредством расформирования малых детских домов и перевода детей в массовые учреждения. По сути, ни одна из воплощенных мер не привела ни к лучшему обеспечению безопасности ребенка, ни к введению дополнительных гарантий для семей – чтобы располагало, например, рожать и брать детей на воспитание.

Однако не хватает не только человеческих ресурсов – исчерпаны идеи, которые могли бы консолидировать усилия тех, кто и впрямь заинтересован в помощи детям. Чем дальше, тем видней, что кампания анти-ЮЮ клонирует те традиционные ценности, которыми не накормишь голодного, и не утешишь страждушего. Набор традиционных ценностей, которым оперируют сторонники антиЮЮ, несостоятелен в решении проблем семей бедных, семей мигрантов, семей, в которых с ребенком случилась беда. Опора на разгораживание семей нормальных, к которым не может быть претензий, и семей, которые и следует воспитывать, наказывать и т.д., делает уязвимой любую попытку антиЮЮ предложить полноценную стратегию политики в отношении семей и детства, и лишает это движение какого-либо будущего как участника реформ. Бравурно-профессионализированные подходы также оказались не у дел – слишком сильно установки на помощь семье и ребенку оказались привязаны к идеи инвестирования в ребенка. А считать помощь семье на грани выживания вкладом в будущее как-то сложновато... А уж прежде безотказно действовавшая идея построить нечто, чтобы было совсем не так как в СССР, и вовсе не срабатывает: и потому что остается неясным, что именно считать советским, а что – анти-советским. Простое до невнятности идейное оправдание закона о социальном патронате тем, что органам опеки видней, а в судах правды нет, а прежде записанное в соответствие с Конвенцией о правах ребенка право ребенка выражать свое мнение по поводу патроната должно быть исключено как ущемляющее права родителей, указывает на кризис понимания и сути защиты детей, и неготовности акторов российской защиты детей оперировать той усложенной системой критериев, которая и соответствует современному сложному статусу ребенка и родительства. Закон о социальном патронате – попытка в очередной раз дешево и сердито решить проблему охраны детей, сэкономив разом и на реформе общественного воспитания, и на поддержке приемных семей, и на столь затратной судебной процедуре принятия решения. Продолжение следует

Удлинение декретного отпуска и отпуска по уходу за ребенком, предоставление жилья при рождении третьего ребенка, увеличение пособий и гарантий матерям, которые берут декретный отпуск. Эти меры, по мысли государства, и не только советского, должны расположить и рожать, и дома оставаться – чтобы заботиться о ребенке. Предоставление таких льгот расположило и усилить меры контроля за родителями, а также обеспечить дополнительными гарантиями детей без родителей. Так, постановление Верховного суда 1976 г. указало на то, что изъятие ребенка должно осуществляться по тем же показателям, что и лишение родительских прав. Родительская (не)состоятельность стала и предметом профессионального разбора – именно на этот период приходится первичная институционализация консультаций по вопросам семьи и брака, а также в Институте общей и педагогической психологии академии педагогических наук начинается масштбаное исследование, направленное на сопоставление сравнения развития детей в семье и учреждениях. Исследование утвердило мысль, что семейное воспитание незаменимо, а ребенок в условиях общественного учреждения развивается со значительными ограничениями. Именно эти результаты стали обоснованием реформы общественного воспитания, проведенной в середине 80-х г.г., когда было принято решение о усилении мер по обеспечению детей в учреждениях – вводились ставки помогающих специалистов, логопедов, медиков. Детские дома и интернаты становились самодостаточными структурами – закрытыми от внешнего влияния, поскольку идея обеспечить детям в детских домах лучшее из возможного означала, что любая помощь извне подтверждает недостаток такоих усилий. Несомненно, и доводы, которые черпались из психологических исследований по сравнению детей в семье и детей в учреждении, работали на стигматизацию воспитанников. К концу советского периода, защита детей была меньше всего готова к решению тех задач, с которыми она столкнулась в первой половине 90-х г.г. Общественное воспитание стало мерой крайнего реагирования, сепарированной от местных сообществ. Помощь семье была завязана на контроле и стимуляции рождаемости при ограничении возможности родителей выбирать стратегию разрешения конфликта между родительством и занятостью. Идейное наполнение основывалось на упрощенной версии девелопментализма (поскольку советская психология не могла выработать или усвоить то разнообразие подходов, которое в западной психологии стало основой разнообразия экспертных оценок). Помогающие специалисты были пришпилены к ведомствам и не обладали возможностью действовать в интересах клиента, если они расходились с интересами ведомства. И вся эта весьма несовершенная система мер помощи регулировалась административным порядком принятия решений.

Ничто так не убеждает в преемственности советской политики, как строительство институтов защиты детства в современной России – курс на исключительно административный порядок решения, начатый во второй половине 70-х г.г., логически продолжался (и продолжается). Новый Семейный кодекс утвердил административный порядок изъятия детей (ст. 77), а Федеральный Закон № 120 обосновал перезагрузку системы коммиссий по делам несовершеннолетних – в соответствие с новой риторикой к прежнему советскому названию было добавлено «и по защите их прав». Суть деятельности этих комиссий не изменилась – они осуществляли контроль за несовершеннолетними в трудной жизненной ситуации, ставили их на учет, а затем участвовали в принятии решений о изъятии и дальнейшем размещении детей. Неизменное оставалась и практика работы психолого-медико-педагогической комиссии – которая принимает решение о том. где учиться ребенку с особыми нуждами. Если для детей из семей единственными защитниками от весьма вероятного произвола комиссий остаются родители, то дети из учреждений перед комиссией беззащитны – поскольку законный представитель такого ребенка, директор учреждения, обычно как раз и инициирует перевод ребенка в другое учреждение, а любые другие люди, вовлеченные в ситуацию ребенка, не имеют возможностей не оспорить решение комиссии, не обжаловать позицию администратора учреждения.

Административный порядок весьма удобен – поскольку наделяет полномочиями, но не приписывает ответственности. За готовностью отдать комиссиям столь серьезные для жизни ребенка и родителей решения как о том, где учиться ребенку (принимается психолого-медико-педагогической комиссией), как долго состоять на учете (КДН), остаться в семье или нет (органы опеки) можно распознать тот самый механизм насслаивания институтов, который и признается основным в образовании колеи – такого способа решения проблемы, который оказывается весьма устойчив, даже если и лишается рациональных аргументов. Тогда как в странах, которые также склоны к административному порядку решений – в том числе, и в сфере защиты детей (а таких стран немало – все скандинавские страны, Германия, Нидерланды, Бельгия...), административный порядок достигает прозрачности за счет весьма специфического разделения полномочий между службами и взаимного контроля, в СССР, наоборот, административный порядок функционировал как одна из составляющих универсализации сервисов – все в одном: контроль и помощь. Без сомнений, в советский период универсализация сервисов оправдывалась мыслью о хорошести советского чиновника – который был вдумчивым, трудолюбивым, честным. Идея человеческого фактора прижилась и на пост-советском пространстве. Как представители общественного сектора, так и государства охотно отказываются от судебного порядка в пользу административного именно что оперируя значением конкретного человека: все зависит от того, кто принимает решение, а не какой у него статус, судьи или инспектора... Зато убежденность в том, что справедливость – продукт прозрачной состязательной процедуры, в которой участвуют те, кто способен представить разные подходы, почти не присутствует.

Как гарантии, так и наказания, завязанные на легитимности идеи «самое главное – человеческий фактор», простегивают то административное «одеяло», которым государственная политика покрывает сферу детства. основной мерой остается увольнение, а ключевым решением – выбор достойного кандидата. Его опыт и репутация значат гораздо больше убеждений и компетенций... Административный порядок органично вписывается в действующий сценарий коррупции – что также не располагает к его изменениям, но, наоборот, мотивирует акторов всячески маскировать проблему, например, указывая на угрозу планируемых мер вместо оценки уже давно действующих практик, отягощенных риском произвола. Административный порядок позволяет минимизировать потенциальную группу благополучателей – потому что сами органы решают, на кого обратить свое внимание, и кому кинуться помогать.

Большие ожидания

Защите детей нужна реформа – которая или будет основываться на последовательном ребрендинге административного порядка, или введении судебной процедуры вместо всей той совокупности решений, которые на данный момент остаются в ведомстве комиссий. Оба варианта непосредственно зависят от реформы местного самоуправления и судебной власти. Значит ли это, что начать улучшать защиту детей прямо сейчас не получится? Ответ на этот вопрос зависит как минимум от двух факторов: готовности экспертов генерировать тот самый плюрализм мнений относительно проблемы защиты детей и расположенности политических движений разрабатывать программы своих социальных политик в ориентации на задачу системной перестройки существующей практики принятия решений относительно ситуаций, когда ребенок нуждается в защите.

Значимость и масштабность распространения возможностей всемирной сети Интернет для жителей современного мира трудно переоценить. Интернет-аудитория России на начало 2012 года насчитывала 70 млн человек. По последним данным статистиков, количество семей в Красноярском крае, имеющих доступ в Интернет, за три года увеличилось на 17,5% и сегодня это – 61, 4%. В городе «всемирной паутиной» пользуются 67,3 % жителей, а в сельской местности – 41,6%.

Учитывая это, «Центр развития семейных форм воспитания» оценил потребность в новых моделях взаимодействия с общественностью, и сегодня, чтобы максимально приблизиться к категории граждан, на которую ориентирован, запустил новые формы интерактивного общения – консультирование через Skype, официальные сообщества в социальных сетях: «ВКонтакте», «Одноклассники», Facebook.

«Свое появление в сети мы считаем своевременным и очень актуальным, – рассказывает директор КГКУ «Центр развития семейных форм воспитания» Ольга АБРОСИМОВА. – Много лет, практикуя работу с официальным сайтом учреждения www.opeka24.ru, мы наблюдаем острую потребность пользователей в более тесном общении со специалистами Центра, другими гражданами, намеренными принять на воспитание в свою семью детей, оставшихся без попечения родителей, и с уже состоявшимися приемными семьями.

Часто людям бывает необходимо задать вопрос специалисту и получить на него ответ «сейчас и здесь», а высокая занятость и сложности с дорожной обстановкой в городе, отдаленность населенных пунктов друг от друга в нашем протяженном крае, да и еще мало ли что, не позволяют сделать это. Так, решение проблемы откладывается на потом, к ней добавляется следующая, и в дальнейшем, чтобы «развязать» этот клубок, может понадобиться масса времени.

Чтобы такого не происходило с гражданами, нуждающимися в нашей помощи, и ждущими от нас незамедлительного ответа, мы запустили дополнительные сервисы удаленного взаимодействия посредством сети Интернет. Уже сегодня мы готовы поговорить о ваших проблемах, оценить масштабы катастрофы и наметить основные пути решения в режиме онлайн, с использованием программы Skype. А, взаимодействуя в рамках официальных сообществ Центра в социальных сетях, мы сможем вместе стать причастными к решению проблемы социального сиротства в России», – заключает Ольга Борисовна.

Сообщество Центра развития семейных форм воспитания в сетях «ВКонтакте», «Одноклассники», Facebook, называется одинаково: «Центр развития семейных форм воспитания», и очень легко находится через стандартный поиск. Здесь, люди, небезразличные к судьбам детей-сирот, и способные принять их в свои семьи, могут задать вопросы психологического, юридического характера, касающиеся процедуры усыновления, оформления опеки (попечительства), опеки по договору о приемной семье, опеки по договору о патронатном воспитании, просмотреть фотографии детей, живущих в учреждениях внесемейного воспитания.

Те граждане, которые уже совершили этот ответственный поступок, на данных активных интернет-площадках смогут поделиться своим опытом или, наоборот, воспользоваться знаниями приемных родителей «со стажем».

Кроме того, наши сообщества в сети – это тот ресурс, который позволит вам быть в курсе того, что делается в городе, крае, стране (ссылки на организации, занимающиеся подобной деятельностью, их мероприятия и акции, будут регулярно добавляться в новостные ленты) для реализации главного права каждого ребенка на жизнь и воспитание в семье.

Приглашаем всех желающих! Чтобы стать участниками сообществ в социальных сетях, необходимо найти группу «Центр развития семейных форм воспитания» (г. Красноярск) и направить заявку на добавление в группу.

Записаться на онлайн консультацию посредством программы Skype можно по телефонам Центра:

8 (391) 258-15-33, 252-33-94, или отправив письмо на электронный ящик opeka24@mail.ru, с пометкой «заявка на онлайн консультацию». В тексте письма необходимо указать имя, район проживания, контактный телефон и логин в Skype, а также специалиста, с которым Вы желаете проконсультироваться. Наш логин в Skype: opeka24.ru



Ссылки на сообщества в сети: http://www.odnoklassniki.ru/opeka24 , http://vk.com/club44215929 , http://www.facebook.com/groups/115774488577579

До этого момента приемная мама готовила мальчика морально, чтобы не травмировать психику ребенка, объясняла, как все будет происходить. Но, когда все формальности были соблюдены, и уже нужно было садиться в машину, мальчик неожиданно побежал в сторону леса, который находится рядом с домом.

«Родная мать не бросилась вслед за сыном, а стала обвинять женщину, семь лет воспитывавшую ее ребенка», - подчеркивают правоохранители.

Мальчика удалось найти в тот же вечер: он прятался в заброшенном подвале, который находился неподалеку. Ребенок был так напуган, что не хотел выходить из подвала, пока не услышал голос своей приемной матери.

«Уже перед сном он попросил ее: «Мама, не отдавай меня никому, я от тебя никуда не уйду!»», - отмечают в пресс-службе.

В настоящее время решается вопрос о месте проживания мальчика, и готовятся соответствующие документы в суд для принятия решения.

Ныне Александр Гезалов - эксперт Общественной палаты по социальному сиротству, общественный деятель, участник популярных телепередач. Много лет он жил в Карелии, где получил образование, создал общественную организацию помощи сиротам «Равновесие». Несколько лет назад уехал в Москву, по семейным обстоятельствам и по причине того, что барьеров с каждым годом становилось все больше.

Сила книги Александра Гезалова в ее доверительной интонации, это не поучение, а разговор старшего друга с младшим. Каждая главка посвящена важному этапу в жизни детдомовца: расставание с детским домом, учеба, выбор профессии и уже во взрослой жизни - свадьба, дети и даже ... ревность и как с ней бороться.

Больная тема - отношения с родителями: «Не будь жестким, прими все как есть, чтобы и тут твое сердце осталось живым для твоего будущего». Он делится опытом общения с чиновниками, пишет о первых деньгах - в его жизни это были десять рублей, пособие при выходе из детского дома. Инструктирует, в какие инстанции обращаться, если возникают трудности. Предостерегает от лже-друзей.

Как бы вскользь учит простым вещам: опрятности и гигиене, разумному выбору одежды, обустройству жилья, подсказывает, как покупать продукты, варить пельмени. Советует не решать вопросы кулаками - обязательно прилетит наказание, не кусовничать - приведет к болезни кишечника. Для детдомовца проблемой может стать контролер в автобусе: «Дайте ему то, что нужно проверить, - билет. Не воспринимайте это как вмешательство в вашу жизнь. Это его работа».

Александр Гезалов помогает детдомовцам верно ставить цель в жизни и подсказывает, как добиваться ее, как налаживать отношения с разными, не всегда приятными людьми, не давать брать верх инстинктам, говорит о важности образования и самообразования.

Книга уже поступила в некоторые детские дома России. Гезалову идут обращения с просьбами: «Работаю социальным педагогом в колледже (в Мурманской области). Скажите, пожалуйста, каким образом можно заказать пособие "Просто о сложном"? Подобные письма приходят из Челябинска, Иркутской области, Донецка, Санкт-Петербурга, Пскова и других городов России и ближнего зарубежья.

В Москве презентация книги Александра Гезалова состоялась 19 сентября в 19 часов в Культурном центре «Покровские ворота») (смотрите видео внизу).

Учительская газета: http://ug.ru/news/5407

Скачивайте книгу Просто о сложном, пусть она поможет детям

ВИДЕО презентации в Культурном Центре «Покровские ворота»), где так же можно получить книгу вживую.

Попробую обо всем по порядку.

Для начала нужно представлять себе то, как устроена система институционального размещения детей, оставшихся без родителей. Длинное нечитаемое слово «институциональное» - означает, что речь идет о размещении детей, которые остались без родительской заботы, под опеку не других обычных людей, а государственных институтов, учреждений, совершенно разных – это дома ребенка для малышей, детские дома, приюты, социально-реабилитационные центры, школы-интернаты, среди которых есть еще и восемь типов учреждений для детей с разными проблемами развития.

У разных учреждений разное «вышестоящее» начальство. Например, дома ребенка - относятся к министерству здравоохранения, а детские дома - к министерству образования, а приюты – к министерству социальной защиты. А есть еще органы опеки и попечительства, принимающие решение о помещении ребенка в учреждение, есть комиссии по делам несовершеннолетних, принимающие участие в решении судьбы ребенка, есть психолого-медико-педагогические комиссии, определяющие, в какого именно типа учреждение пойдет после дома ребенка тот или иной малыш. Суды, которые лишают прав кровных родителей или назначают усыновителями и опекунами новых.

Огромный мир служб, организаций, комиссий, которые вроде бы все задуманы, чтобы ребенку помочь.

Все эти организации подчиняются разным структурам, имеют свои бюджеты, планы, цели, свои варианты, чего от них ждут в отчетах, и если мы вернемся к учреждениям, которые в нашем массовом сознании привычно укладываются под шапку общего именования «детский дом», то главная их задача – обеспечить содержание там ребенка.

На это обеспечение тратятся фантастические суммы государством, и не менее фантастические - бесконечными благотворителями. Содержание одного ребенка в московском детском доме в месяц обходится в сумму около ста тысяч рублей, в Подмосковье – шестьдесят тысяч рублей, в среднем по стране 40-60 тысяч в месяц. В эту сумму не входит содержание здания, его ремонты, коммунальные платежи.

Практически в каждом детском доме, да и любом другом учреждении для детей без попечения родителей, кроме так называемых «собесовских» интернатов для умственно отсталых детей, основным наполнением жизни ребенка становится образовательный процесс, его чему-то учат, чем-то с ним занимаются, бесконечно как-то его развлекают, особенно приезжающие благотворители.

Но самая главная проблема в том, что в результате всех этих титанических усилий огромных педагогических коллективов за огромные бюджетные средства мы чаще всего получаем новую проблему. Она называется «выпускник детского дома». Оказывается, ему некуда пойти. Оказывается, он не социализируется. Оказывается, он ничего не умеет. Не освоил элементарного школьного образования, не способен удержаться в вузе даже при льготах поступления. И т.д. и т.п. И тогда возникает следующая ступень – постинтернатная поддержка, на которую опять надо тратить сумасшедшие деньги.

Это я еще намеренно обошла историю про детей с особенностями развития, и тех, которых из-за гипердиагностики определяют в коррекционные учреждения для умственно отсталых. На выпуске, в свои юные звонкие восемнадцать, эти дети выходят чаще всего не в мир, а прямиком переходят в дома престарелых или психоневрологические интернаты на всю оставшуюся жизнь.

Вопрос на засыпку: а что же происходило в те пять-десять, а то и восемнадцать лет пребывания ребенка внутри государственного учреждения, задачей которого было опекать, учить и воспитывать ребенка, за деньги, которые редкая российская семья в состоянии потратить на ребенка в месяц, что в результате ребенок не приспособлен к жизни, не получил нормальных знаний, навыков и не может самостоятельно справиться с жизнью?

А вот тут нам надо посмотреть еще с одной стороны и понять, как и в каком состоянии, ребенок попадает в государственное учреждение и почему он туда попадает.

Путей попадания под государственную опеку у ребенка несколько. Его мама может оставить его в роддоме или больнице, написав (или не написав) согласие на усыновление, документ, в простонародье именуемый «отказом» от ребенка. Ребенок может быть найден оставленным или подкинутым. Ребенок может быть отобран из семьи по разным причинам. Ребенок может действительно потерять родителей (они умерли, и нет ни одного родственника, который берет его к себе). И ребенок может быть добровольно помещен родителем в учреждение по социальным причинам.

Все эти истории на самом деле про одно. Произошла самая чудовищная для ребенка беда, он потерял семью, он остался без родителей. Чаще всего, что бы ни происходило в семье, для ребенка это единственный мир и единственные люди, к которым он испытывает привязанность, которых он любит. От разрыва с которыми он очень сильно страдает, ведь он потерял единственных для него и самых главных в жизни людей, основу своего мира, основу доверия взрослым. Возможно, он злится, ненавидит их за предательство, возможно, он переживал в семье насилие, и его мир еще более разрушен.

Он потерял привычный мир дома, школы, двора, друзей и родственников, ведь не только мама и папа у него были. И потерял право на свободу в той мере, в которой она есть у любого ребенка в семье, выбора - с кем играть, выбора - чем занять себя в свободное время (и очень часто этой свободы у детей из дисфункциональных семей намного больше, чем в большинстве привычных семей), возможности попросить маму приготовить завтра на завтрак любимое блюдо, лечь позже на час (или даже два) спать, разыгравшись, выбрать одну, а не другую одежду, которую надеть на улицу. Много очень простых вещей, которые значит очень многое – когда их теряешь.

Он попал в коллектив, полный таких же несчастных, одиноких, потерявших самых близких людей, свободу, привычные места, таких же потерянных детей. Чаще всего они не понимают почему (а скорее формулируют это как вопрос «за что?») они сюда попали, не понимают, что будет с ними дальше, боятся спросить об этом окружающих взрослых, которые обычно не удосуживаются им ничего объяснять и говорить.

Он попадает в мир, где все установлено в единообразном распорядке, и в 8 утра у тебя будет овсяная каша в общей столовой с сотней таких же, как ты, а вечером - общий отбой после общего же ужина. Где у тебя нет личного пространства и практически нет личных вещей, где дни рождения и те чаще всего празднуются не индивидуально, а раз в месяц или раз в квартал (а мы знали даже учреждения, где и вовсе никак не празднуются, мало ли, кто когда родился). Где отношения в коллективе выстраиваются по законам групповой динамики, выживает сильнейший и самый незаметный, а то, кто ты и какая ты личность, на самом деле мало кого интересует. И где, конечно, нет никакой индивидуальной реабилитации травмы потери семьи. Потому что этой проблемы вообще не видят взрослые в учреждении. И в условиях коллективных действий во всем, в условиях постоянной коллективной жизни – это в принципе невозможно.

Если это младенец, то отсутствие заботы близкого взрослого, постоянного контакта со знакомым дыханием, ритмом сердца, теплом, постоянная смена чужих людей, чужих рук – сильнейший, просто непредставимый для нас стресс, который испытывает младенец. Он чувствует тревогу за свое выживание, ведь именно тепло и забота ЗНАКОМОГО ему близкого взрослого для него являются сигналом, что он в безопасности и может свободно развиваться и расти. Больничная палата отказного отделения, так же как и палата дома ребенка со сменным персоналом такого чувства ребенку не дают.

Основные чувства ребенка в коллективном учреждении – одиночество, тревога, позже - апатия. Главные навыки, которые он усваивает - не думать и ни с кем не говорить о своей боли, не думать о том, что ты чувствуешь или хочешь (это никого не интересует, есть режим, график и расписание), подстраиваться и находить место в иерархии коллектива, чтобы выжить. Полезные навыки для будущей самостоятельной жизни, не правда ли?

Подстраиваясь, ребенок отчасти освобождается от своей тревоги – все решают за него. Не важно, что будет в будущем, все опять решат за него, не важно, что было в прошлом, потеряв прошлое, теряешь право на него…

Учеба ребенка из детского дома – отдельная песня. Во-первых, чаще всего ребенка школьного возраста заставляют идти в школу на следующий же день после привоза из семьи, реже на второй (хотя это ничего не меняет). Он в стрессе от того, что с ним произошло, он переживает расставание с семьей, возможно, он потерял родителей, которые погибли, и у ребенка острое переживание горя, он нуждается в покое, в аккуратной и чуткой помощи взрослого рядом – но кого это интересует? Школьник? Иди в школу.

То, что первое время после попадания в подобное учреждение ребенку вообще не до учебы, увы, никому не понятно. Но самое главное - другое. Зачем учиться ребенку из детского дома? Кому есть искреннее (неискренность дети чувствуют очень хорошо) не из-за общих показателей дело до его учебы? Кто внимателен к его успехам? Кто похвалит за пятерку? Дети не умеют учиться для себя, пока они маленькие. Учеба - часть их общей коммуникации с родителями (и проблемы в семье мигом отражаются на успеваемости).

Наши дети на самом деле учатся из-за нас. И только во вторую очередь, потому что им это интересно, или они хотят стать космонавтами или киноактерами. И конечно, когда у ребенка есть его «личная» няня или воспитатель, которой именного до этой рыжей или чернявой головы есть дело, то этот ребенок будет стараться несмотря ни на что добиваться результатов. Ради привязанности, ради отношений со взрослым.

А еще ребенок, живя в детском доме, постепенно начинает усваивать некоторую выгоду от своей потери. Ведь то, что он сирота, заставляет толпы людей приезжать и привозить в детские дома подарки, устраивать концерты и праздники. И в самом детском доме чаще всего к труду детей особо не привлекают, за ними убирают, стирают, моют посуду, готовят - все это делает «государство», добротой которого то и дело попрекают детей воспитатели и нянечки. Государство все ему дает за то, что он сирота, ага.

Радость от потребления, от развлечения становится основным дозволенным и активно поддерживаемым учреждением способом получения позитивных эмоций для ребенка.

А самая квинтэссенция этого гимна потреблению происходит на Новый год. В среднем воспитанник детского дома крупного города и пригородов может получить на Новый год от 5 до 20 подарков, просмотреть до 15 утренников и елок, практически нон-стоп.

Подарки зачастую очень дорогие. В прошлом году воспитанник одного из столичных детских домов получил в подарок на Новый год три айфона. Дорогие они или не очень - для ребенка их ценность одинаково нивелируется. Они становятся разменной монетой иерархических разборок в группе, они становится товаром, который меняют на другой товар, на сигареты, например.

Но самое главное, конечно, не только пресыщение Детских домов этой новогодней радостью. А то, что, по сути, она ничего не меняет в жизни этих детей. Все это никак не помогает им стать менее одинокими, стать лучше, сильнее и справиться с жизнью, когда они выйдут на улицу одни, не нужные, как и раньше, никому, но уже без ста человек обслуживающего персонала, готовых завтраков, обедов и ужинов и бесконечных подарков и праздников на Новый год.

Суммарный бюджет трат коммерческих фирм и частных лиц на одаривание детских домов легко мог бы стать бюджетом для полного реформирования всей этой системы так, чтобы в результате мы не получали несчастных, одиноких, неприспособленных к жизни взрослых, которые при этом знают, что государство им должно, и все остальные, по всей видимости, тоже должны, потому что все должны устраивать сиротам праздник - их так научила вся их предыдущая жизнь.

Я постаралась очень коротко сформулировать, что же не так с новогодними подарками и системой интернатного размещения детей. А как же тогда «так»? И как их все-таки реформировать? Про это – в следующий раз.


Елена АЛЬШАНСКАЯ, президент БФ «Волонтеры в помощь детям-сиротам»

При содействии фонда «Измени одну жизнь»

"Прайд" - это международный образовательный проект. По системе, разработанной в США специалистами университетов и практикующими социальными работниками, обучают, прежде всего, сотрудников социальных служб, работающих с детьми сиротами, а также будущих приемных родителей. Сегодня программа работает в Америке и европейских странах, преимущественно в Голландии, Польше, Венгрии и странах Скандинавии.

В нашу страну «Прайд» привезли норвежские специалисты, адаптировав ее под российские реалии. Первыми в России «Прайд» внедрили в Мурманской гуманитарной организации «Детские Деревни - SOS». Оценив, насколько сильно программа меняет закостенелые убеждения работников системы государственного воспитания, мурманские энтузиасты начали активно продвигать «Прайд» в другие регионы России. В Мурманской, Архангельской, Ленинградской, Иркутской областях, Республике Карелия обучение прошли более тысячи человек.

Если посмотреть в словаре, то можно найти значение слову Прайд – «семейная стая львов». Название, идеально подходящее для проекта, главная ценность которого – семья. Сами создатели программы расшифровывают аббревиатуру PRIDE как «Возможности родителей для получения информации, развития и образования». С помощью программы взрослые учатся, как общаться с ребенком, как понимать его, как формировать его привязанность, и осознают, где лежат корни негативного поведения и что с этим делать.


Обучение специалистов социальных служб

«Прайд» - это не просто технология или программа, а скорее идеология, принципиально новый подход к вопросу обучения, построенный на эмоциональной памяти, - объясняют Александр и Иван.- Один курс обучения состоит из нескольких занятий. Это не классические семинары, где слушатели несколько часов внимают опытным лекторам и делают конспекты. Каждое занятие – глубокое погружение в различные ситуации или, как говорят здесь, «проживание ситуаций», с которыми сталкиваются ребенок, его будущие приемные родители или специалисты отделов опеки: момент расставания с родными родителями, первый приезд в детский дом, конфликтные ситуации, возникающие в приемной семье".

Популярный у психологов подход «оцени проблему, поставив себя на место оппонента» используется на занятиях практически в каждом упражнении. Например, участникам семинара предлагается понять, каково это – терять близких людей и дорогие сердцу вещи. Для этого проводится упражнение на работу с ценностями - на листочках человек выписывает то, чем он в этой жизни дорожит: «любовь», «родители», «семья», «деньги». Участник расставляет таблички вокруг себя, они связываются между собой веревочками, а потом эти веревочки обрезают. И человек осознает, что «остался ни с чем». Участнику предлагается веревочки «восстановить», связать их все по одной обратно. Так на визуальном уровне человек видит, как быстро можно утратить связи и как сложно их вернуть обратно, как ребенок теряет все ценное для него, когда его забирают из семьи.

"Надо сказать, - продолжает Александр Невзоров, - не каждый взрослый способен адекватно отреагировать в ситуациях, в которые попадают наши дети. У нас есть такое провокационное упражнение на тему физических наказаний. Оно состоит в следующем: где-то в комнате прячется предмет и его нужно найти. Первый раз человека подводят, дают ему предмет, он, понятное дело, не очень понимает, что происходит. Второй раз вся группа по принципу «горячо-холодно» помогает ему этот предмет найти, чем ближе он подходит, тем громче аплодисменты. А в третий раз участник ищет предмет сам и, если он движется в неправильном направлении, тренер его одергивает в грубой форме, окриками «куда пошел!» и довольно сильно шлепает. Первый раз упражнение проводится с открытыми глазами, в другой - с повязкой.

Люди по-разному реагируют на упражнение, кто-то убегает, кто-то не выдерживает, снимает повязку и говорит «стоп!». На очередном занятии мы обсуждали вопрос, можно ли бить ребенка. И один из участников, мужчина по имени Вадим, настойчиво доказывал, что физическое наказание – это очень действенный инструмент в воспитании ребенка и если этот метод исключить, ничего не получится. Тренер, чтобы как-то повлиять на это мнение, вызвала Вадима поучаствовать в этом упражнении и за неправильное выполнение задания хорошенько его отлупила. Вы знаете, после таких встрясок люди переосмысливают собственное поведение, начинают себя по-другому вести с детьми".


Александр Невзоров

Обучение по программе «Прайд» двухуровневое: на первом этапе обучают тех, кто непосредственно работает с детьми, на втором дают знания будущим тренерам, которые в дальнейшем будут развивать программу в своем регионе. При этом «Прайд» не стоит обособленно от всего, что уже делается в России, а органично вписывается в рабочий процесс центров по работе с сиротами и приемными родителями. Обучение по программе в российских городах проводится либо на деньги бюджета региона или же на средства благотворительных организаций, работающих с детьми.


Международный стандарт

В России новые методики работы и вообще понимание того, что специалистов, работающих с детьми-сиротами, нужно постоянно обучать, только начинают приживаться. Европейские коллеги ищут прогрессивные решения проблеме сиротства уже более полувека. Причем, чаще всего в западных странах помощь сиротам оказывается из внебюджетных фондов. Благотворительные организации привлекают крупные международные фонды частных инвесторов, проводят акции со сбором денежных средств в пользу детей, нуждающихся в помощи.

Многие из европейских наработок успешно внедряются в России. Яркий пример – «Детские деревни SOS», придуманные в 1949 году энтузиастом Германом Гмайнером. Это поселение для сирот, в котором «профессиональные мамы» воспитывают по 6-10 детей. Такие поселения при помощи норвежских коллег появились и нашей стране. Совместно с коллегами из Европы развиваются и другие программы по «развитию семейных форм устройства детей-сирот». Проект «Прайд» одна из таких программ.

"Мы убеждены, что даже самая плохая приемная семья лучше, чем самый хороший детский дом, - Александр Невзоров высказывает точку зрения своих многочисленных коллег. - Потому что в детском доме у ребенка не формируется чувство ответственности, собственности, они считают, что ему все должны.

У ребенка отсутствуют элементарные бытовые навыки, то есть для него чай - это коричневая горячая сладкая вода, а не сумма компонентов: заварка, кипяток, сахар. Дети не готовы к жизни, потому что эти дети не знают ни цену деньгам, ни цену вещам. Часто бывает в приемных семьях так, что мама купила ребенку новую куртку, а он из школы приходит в грязной старой куртешке, и просто так говорит: «С Васей обменялся».

Если ребенка устраивают в семью, он видит модель отношений: папа - мама, муж - жена, братья - сестры, он учится элементарным навыкам - чистить зубы, поливать, стирать, убираться, и все это вместе с родителями. В семье есть значимые для ребенка люди. И что важно - с ними формируются привязанности, доверительные отношения".


Переместители

Но работа с сиротами начинается задолго до того момента, как они попадают в интернатные учреждения. Впервые специалисты знакомятся с такими детьми, когда они находятся в своих родных, неблагополучных семьях. Сложные семьи, при наличии в них несовершеннолетних детей, обязательно стоят «на карандаше» в местных социальных службах.

Специалисты обязаны следить за тем, в каких условиях живут дети, не угрожает ли что-то их здоровью и безопасности. Регулярно представители социальных служб совершают так называемые «рейды по неблагополучным семьям», чтобы своими глазами посмотреть, есть ли у детей еда и одежда, тепло ли дома. Они должны вовремя заметить угрозу для жизни ребенка и при необходимости принять меры.



Вот картина типичного «рейда по неблагополучным». Специалисты, три женщины лет 40-50 в сопровождении сотрудника полиции и водителя, на закате на автомобиле объезжают квартиры подопечных, в списке на вечер пять адресов. По первому адресу детей нет дома, несмотря на поздний час.

«Где мальчишки? Уже темно. Вы знаете, где ваши дети?», - спрашивает Наталья Владимировна из социальной службы. Нетрезвая мать выдает, наверное, первый пришедший в голову ответ: «Гуляют во дворе». Специалисты делают женщине внушение, обещают вернуться с поверкой завтра, едут дальше.

По второму адресу все более-менее благополучно: одинокая мама троих погодок навела в порядок в давно не ремонтированной квартире, на ужин макароны, дети делают уроки. Специалисты расспросили, если ли какие-то проблемы, пригласили прийти написать заявление на материальную помощь, пожелали удачи.

Семья, третья по списку, на «особом контроле»: матери двоих детей уже делали несколько предупреждений. «К сожалению, пример этой семьи в нашем понимании, классический, - рассказывает Наталья Владимировна перед тем как войти в дом. - Родители пьют, не занимаются воспитанием детей, в доме жуткий беспорядок, дети грязные, не ходят в школу. Мы строго настрого предупредили: «не измените отношение к детям, будем вынуждены забрать в детский дом», и каждый раз, приезжая сюда, мы не знаем, что увидим на этот раз».

На этот раз оказалось страшнее, чем предполагалось. Специалисты заехали в разгар пьяной драки, в квартире выбиты стекла, на полу толстый слой грязи, дети в страхе прячутся в ванной. Специалисты принимают решение забрать детей. «В такие минуты думаешь только об одном, - говорит Наталья Владимировна, - не оставлять детей в опасности. Решение нужно принять быстро, здесь не до переживаний».

Для ребенка же все выглядит иначе: однажды вечером за ним приезжают чужие люди и забирают его от любимых, пускай и не идеальных людей, есть три минуты, чтобы собрать свои вещи и попрощаться. В эти моменты дети всегда плачут, потому что понимают - скорее всего, это навсегда.

Специалистов, которые, говоря казенными терминами, «изымают» детей из семьи, в системе обучения «Прайд» называют Переместителями. Справедливо считается, что момент первого попадания детей из семьи в дом ребенка – наиболее сложный и кризисный этап в его жизни. Поэтому участникам программы предлагается отработать эту ситуацию, чтобы прочувствовать переживания, которые в этот момент испытывают люди. Упражнение «Переместитель» - одно из самых эмоциональных в программе. Участнику предлагается примерить на себя две роли по очереди: ребенка и специалиста опеки. Иван Бородихин рассказывает:

«Человеку дается инструкция к упражнению. «Вас сейчас должны переместить в незнакомое место из вашего дома, при этом вас не спрашивают, хотите вы этого или нет. Вас забирают от родных и говорят, что можно с собой взять только три любых вещи». Так дети, когда их забирают из семьи, успевают взять с собой ботиночки, кофточку и любимую игрушку. И все. Потом они оказываются в незнакомом месте, где от них что-то требуют, где много незнакомых людей. Это упражнение позволяет специалистам опеки попытаться встать на место ребенка и как-то в этой очень сложной ситуации сделать ее наименее болезненной, дать ребенку больше времени, подготовить, поговорить с ним, помочь адаптироваться в новых условиях».


Во время семинара

Александр добавляет: «Надо понимать, что эти дети любят своих родителей. Не зависимо от того, что всем остальным их пьющие мамы и папы кажутся ужасными, что они не способны обеспечить нормальную жизнь. Они любят своих мам и пап, какими бы они не были. Они потом и из приемной семьи бегут к своим родителям, выгребают еду из холодильника и бегут маму кормить».


Трудные дети

И тем не менее, зачем специалистам отделов опеки, сотрудникам детских домов, социальным работниками – всем тем людям, которые и так всю жизнь работают со сложными детьми и имеют огромный опыт, нужно заново переучиваться? Александр Невзоров отвечает так:

«Люди они хорошие, но это не профессия. У той же опеки столько функций, помимо непосредственной работы с детьми: они занимаются и судами, и малообеспеченными семьями, и часто времени просто не хватает, чтобы работать с детьми детально. Ну и потом они же чиновники, а работа с сиротами часто требует не формального исполнения закона, а человеческого отношения. Очень часто специалисты говорят, что многие ситуации не однозначны и, принимая решения, они часто думают о том, как бы «не получить по шапке». Вроде так сделаешь – получишь, и иначе сделаешь - тоже получишь. А как правильно поступить никто не знает, потому что законодательство часто противоречит самому себе и приходится, что называется, лавировать.

Бывает, что специалисты органов опеки увлекаются формальными вещами и забывают о том, что на самом деле они работают не с законом, а с ребенком, с приемным родителем, с человеком. И нужно защищать в первую очередь интересы ребенка, не навредить ему. И, может быть, задача программы «Прайд» даже не столько научить, сколько периодически напоминать об этом и давать инструменты для управления поведением трудных детей. А дети там, действительно, очень непростые».

Александр приводит очень простую статистику: больше 80% всех сирот носят статус «социальные», 100% из них пережили насилие в семье в том или ином виде, у детей много психологических и физических травм, хронических болезней. Об этом, говорит тренер, всегда должны помнить и специалисты, и будущие приемные родители. Потому что часто представление об этих детях искажено, от мечтаний в розовых тонах «мы будем любить ребенка, просто потому что он ребенок, не зависимо от того, какой он» до резко негативного, сдобренного стереотипами «девочки легкого поведения, а мальчики воры-рецидивисты».

Занятия по программе «Прайд» дают реальное представление о детях, о том, какие у них есть особенности, помогает понять, что испытывает ребенок, как справляется с травмами. «Может быть специалисты, которых мы обучаем, и не будут напрямую работать с детскими проблемами, - говорит Александр, - это работа психологов и психотерапевтов, но как правильно вести себя с детьми, как реагировать на резкие поступки, они будут понимать».

Часто на занятиях будущие приемные родители и специалисты опеки, которые будут впоследствии курировать семью, учатся совместно, в одной группе. «Когда они занимаются вместе, - говорит Александр, - у них выстраиваются совершенно иные отношения, нежели проверяющий и подопечный, они становятся друг другу более близкими людьми. Более человечные отношения получаются, специалист формально соблюдает закон, но есть и неформальное общение и это здорово.

Заканчивая обучение, специалисты опеки меняют свои подходы к работе, - подытоживает Александр, - они понимают, что кровная семья, какой бы она ни была, имеет очень важное значение для ребенка. Что у ребенка обязательно должно быть прошлое. Что, если есть какие-то родственные связи, их нужно восстанавливать, соединять детей с братьями и сестрами, возобновлять общение ребенка с родственниками. Они начинают понимать, что ребенок требует особого подхода. И самое главное, после обучения такие специалисты, наконец, понимают, что с этими детьми делать. Они могут дать рекомендации учителям в школах или сотрудникам милиции, если с детьми возникают проблемы».

На одном из занятий после итоговой рефлексии одна из участниц проекта сказала: «Я не могу больше работать в опеке, я должна отсюда уйти. Все что я делала, я делала неправильно, я просто губила детские жизни». На что получила тренерский ответ: «Наоборот, вы должны остаться, чтобы теперь все изменить».

Заявление в суд об усыновлении глухого полуторагодовалого мальчика из Воронежа, оставшегося без родительского попечения, подали супруги из США. Желание семейной пары об усыновлении именно этого ребенка было продиктовано тем, что сами кандидаты в усыновители — глухонемые с рождения и хотели воспитывать такого же ребенка.


Орган опеки и попечительства дал заключение о возможности удовлетворения заявления в отношении слабослышащего ребенка. Однако при подаче заявления в суд заявители предоставили медицинские заключения о возможности быть усыновителями, сделанные медиками США, и сроки их действия истекли в период рассмотрения дела.


По обновленным же медицинским заключениям, в результате обследования в России, были сделаны выводы о том, что имеющиеся у заявителей заболевания в виде врожденного отсутствия слуха (глухота), и как следствие этого, отсутствие речи (немота) являются противопоказаниями к тому, чтобы быть усыновителями по российскому законодательству.


Более того, в суде предполагаемые родители заявили о том, что, возможно, сделают операцию ребенку по восстановлению слуха, после обследований, когда он подрастет и примет самостоятельно решение о ее необходимости. В тоже время, в России мальчику уже гарантировано государством проведение в ближайшее время дорогостоящей операции по слухоэндопротезированию. Сейчас медики уже готовятся к операции.


Прокурор дал заключение об отказе в удовлетворении требований об усыновлении. Такое решение продиктовано, прежде всего, интересами ребенка, имеющего шанс слышать и говорить.


Суд согласился с позицией прокурора и вынес решение об отказе в удовлетворении заявленных требований.

Людмила Петрановская

- В конце октября была активная дискуссия о расформирования детских домов в ближайшие десять лет и распределения 90% детей по приемным семьям. Хотелось бы услышать ваше мнение, насколько это реальная перспектива и надо ли так делать?

- Делать так, конечно, надо. Ключевое слово здесь – «делать». Перспектива эта реальная, если над этим работать. Для того, чтобы это делать, нужно проводить системную реформу всей отрасли защиты прав детей, которая затронет как минимум три ведомства: Минздрав, Минобраз, Минсоцзащиты. Пока я не вижу ни тех, кто мог бы эту реформу провести, ни серьезных ресурсов, ни каких-либо серьезных намерений. Ничего, кроме разговоров. Да, это нужно делать, да, это можно было бы реализовать, но если у меня сейчас спросить, будет ли это через десять лет, то я отвечу – «вряд ли».

- А у нас фактически эта работа только начинается?

- Нет, она не начинается, у нас просто произносятся слова.

- А насколько общество, семьи готовы к такой реформе?

- Почему нет? В каком-то смысле готовым нельзя быть ни к чему. С другой стороны, чем наше общество хуже всех остальных? Если бы изменились правила игры, то мы бы приспособились.

- И каковы эти правила?

- Сейчас у нас вся система работает по реактивному принципу, то есть (кроме отдельных регионов) что-то делается только потому, что такова воля губернатора, или может иметь значение какой-то человеческий фактор.

Система работает реактивно. То есть дети сидят в детских домах, и если какая-то семья захотела ребенка, то они приходят в органы опеки и говорят: «Отдайте», – и те уже решают, отдать или не отдать.

Для того, чтобы у нас 90% детей отправились в семьи, принцип должен быть прямо противоположный: нужно искать семьи, которые готовы взять детей. Таких родителей ищут, привлекают, разговаривают с ними, помогают им, воспринимают их не как возмутителей спокойствия, а как основного партнера по работе, без которого не получится результат.

Сфера ответственности сотрудников опеки устроена таким образом, что если с ребенком что-то случается в семье, не важно – в кровной или приемной – то опека отвечает, они виноваты. Будь то какое-то ЧП, несчастный случай, случай насилия и т.д. Если что-то подобное случается в учреждении, то опека никак не виновата — учреждение не досмотрело, а оно всегда отобьется. В нашей ситуации сама система устроена так, что устраивать детей в семьи — против интересов органов опеки, для них это значит увеличивать степень своей уязвимости как чиновников.

Конечно же, есть прекрасные люди, которые все делают по совести, и это их человеческий нравственный выбор. Но сама система их к этому не то чтобы не подталкивает, а прямо наоборот.

- Вы сказали, что есть области, в которых эта система более грамотно работает?

- Например, в Калужской области, Краснодарском крае. Это либо решение губернатора, либо министерства образования, но каждый раз все держится на каком-то человеке, который у себя в регионе пытается это сделать. Это не закреплено на государственном уровне.

- Как должен происходить поиск семей для усыновления, на что следует опираться?

- Есть мировой опыт. Есть службы, которые заняты устройством детей, обеспечением.

Начнем с того, что у людей есть права. Права детей совпадают с правами взрослого человека, есть только одно существенное различие, очень важное право — это право воспитываться в семье. Ребенок без семейной обстановки нормально развиваться не может. Это право ему должно быть обеспечено. Если все хорошо, то оно обеспечивается по умолчанию. Он в своей семье родился, растет — ничего не надо делать для этого. Если что-то пошло не так — он потерял родителей, родители оказались неспособными растить его, то ребенок попадает в ситуацию, когда его право жить и воспитываться в семье нарушено.

Задача специалистов по защите прав детей – сделать так, чтобы это право вновь было выполнено. Вариантов здесь два: что-то сделать, чтобы его собственная семья дальше продолжала справляться — помочь, поддержать, пролечить или еще что-то, чтобы он остался в своей семье.

Если выясняется, что это невозможно и семья вообще никак не справляется, то необходимо найти для ребенка замещающую семью. Суть работы — обеспечить реализацию прав ребенка. Люди, которые уже хотят усыновить ребенка, - не клиенты, а партнеры – те, без которых мы не сделаем свою работу. Но традиционно с советских времен они – просители: «Ой, нам так ребеночка хочется, может быть, вы нам дадите?».

В этом разница — необходима полная перестройка отношений, когда я как специалист понимаю, что я свою работу не сделаю, если эти люди ко мне не придут. В этом месте я начинаю придумывать, как сделать так, чтобы они ко мне пришли: начинаю размещать объявления в местной прессе, проводить какие-то семинары, дни открытых дверей, чтобы информация распространялась, чтобы люди об этом думали, чтобы они становились нашими партнерами.
Работать с общественными стереотипами

- Как Вы полагаете, есть ли какая-то польза от социальной рекламы усыновления?

- Если человек не хочет, если это ему никогда в голову не приходило, то он, слава тебе Господи, из-за рекламы не пойдет и не усыновит. Или, наоборот, если человек всегда об этом думал и уже принял решение, то эта реклама ему «ни к селу, ни к городу». Цели рекламы могут быть разные, и не всегда это прямая цель, чтобы в результате просмотра ролика кто-то пришел и усыновил ребенка.

Например, целью рекламы может быть изменение стереотипов общества по отношению к усыновленным детям, нормализация этого отношения. Или, например, если в рекламе показывается, что семья с детьми берет еще ребенка, то целью может быть вовсе не то, чтобы все пошли и взяли детей, а то, что берут детей не только бездетные. Очень часто эта реклама работает с общественными стереотипами.



- Существует ли какая-то система подготовки приемной семьи?

- С первого сентября вступил в силу закон о том, что приемные родители обязательно должны ходить в школу приемного родителя. Как обычно у нас делается — сначала приняли закон, а потом уже стали думать о том, где у нас эти школы. Хорошие школы, не имитационные, есть в крупных городах. Где-то есть имитация, формально школа есть, а в реальности это три часа лекций ни о чем, которые никого ни к чему не готовят.

Хорошая школа приемного родителя — это серьезный курс интерактивных тренинговых занятий, когда люди, действительно, могут быть в контакте со своими чувствами, мыслями, представлениями и принимать решение взвешенно. Цель школы приемного родителя — не только подготовить, но и помочь в принятии решения. То есть помочь избавиться от каких-то стереотипов, иллюзий, понять реально, на что ты подписываешься, что ты потянешь, что не потянешь, с какими особенностями ребенка ты можешь взять, с какими лучше не надо – это помощь в принятии решения осознанного.

Конечно, таких школ катастрофически мало, намного меньше, чем хотелось бы. В результате, в некоторых регионах сейчас просто встало семейное устройство, потому что закон требует прохождения школы, без бумажки о прохождении школы тебе не могут дать ребенка, а школ просто физически нет. Ни финансирования нет, ни специалистов.

- Если не говорить о бюрократических механизмах, то как родителям можно подготовить себя к процедуре усыновления ребенка?

- Много к чему надо быть готовым, тут коротко не скажешь. Надо быть готовым к особенностям ребенка, он может быть не похож на твоих предыдущих детей. Есть некое убеждение, что ребенок-сирота – это просто какой-то грустный ребенок, которого не любят и мало с ним занимаются. Некоторые думают приблизительно так: «Мы возьмем его домой, полюбим, будем с ним заниматься, и все наладится». А когда выясняется, что не все сводится к тому, что он грустный или недостаточно хорошо одет, это оказывается шоковым переживанием.

Оказывается, что у ребенка трудности с учебой, поведением, а самое главное – с отношениями, он не принимает любовь, которую ему пытаются дать.

- Когда в семье уже есть ребенок, это может стать барьером для усыновления? Как родители могут помочь своему ребенку принять новых брата или сестру?

- Бывает, что родители преувеличивают степень осознанности ребенка при принятии решения. Очень часто бывает ситуация, когда ребенок говорит: «Да, конечно, у мальчика или девочки нет мамочки, давай их возьмем!» Он тоже рисует себе какую-то идеалистическую картинку, в которой этот ребенок будет с ними играть и так далее, а потом выясняется, что этот ребенок совсем не хочет с ним играть, он хочет маму, причем целиком, в личное пользование, отделить ее от всех остальных. Он истерит, ломает чужие вещи, бывает такое, что родители сталкиваются с тем, что их родной ребенок, который сначала соглашался, теперь говорит: «Хватит, хорошего понемножку, пусть уезжает обратно». Приходится это “разруливать”. Правда, так же бывает и с родными детьми, когда в семье рождается маленький.

- Как родителям разрешить этот конфликт между кровными и приемными детьми?

- Это всегда очень болезненно. С кровным ребенком обычно легче договориться, потому что уже имеется большой опыт совместного проживания. С ребенком малознакомым поначалу всегда трудно найти общий язык, у него может быть непривычное поведение, или вообще нет навыка полюбовно решать конфликт, как-то договариваться, поэтому это не простая задача.

- Это исключительно индивидуальный опыт каждой семьи, или тут тоже есть какие-то механизмы, которые работают?

- Механизм везде общечеловеческий: ребенок успокаивается по мере того, как он чувствует себя в этой семье принятым, он становится более любимым, более контактным, более готовым к сотрудничеству, с ним становится легче. Сначала бывает сложно, и это нормально. Бывает, что встречаются дети, которые ладят лучше с другими детьми, чем с родителями. А бывает, что со своими детьми больше проблем, чем с приемными.

- Возможно ли после долгого периода в детском доме почувствовать ощущение семьи, тепла?

- Конечно. У нас у всех есть внутреннее представление о том, как правильно – некая внутренняя программа привязанности, которая есть в нас от природы. Понятно, что детдом – это травматическое происшествие, которое очень сильно по ним бьет. Если ребенок видит какую-то ситуацию, то все, что в его душе есть здорового, жизнеспособного, на это отзывается. Другой вопрос — сколько на это времени потребуется? Одному нужно полгода, чтобы восстановиться, отсидеться, прийти в себя и зажить полной жизнью, а другому десяти лет не хватит.
Границы между детским домом и обществом

- Я часто слышу о волонтерах, которые периодически приезжают в детские дома, общаются с детьми, играют с ними. Насколько это полезно для детей?

- Есть прямые цели, есть косвенные. Если кто-то считает прямой целью научить детей делать оригами, то это абсолютно бесполезно. Если такие занятия становятся поводом для создания длительных, устойчивых отношений, одни и те же люди ездят к одним и тем же детям годами, общаются, у них завязываются отношения и так далее, то это, понятно, другой уровень. Это фактически уже шефство, и у ребенка появляется взрослый, с которым он может строить отношения, опираться на него — это, конечно, лучше.

Но даже у такого хаотичного наезда в детские дома с мастер-классами есть косвенные цели, и они тоже позитивные. Косвенные цели — это размывание границ между детскими домами и обществом, которое всегда было очень жестко. В советские времена был забор, там дети, оттуда нельзя выйти, туда нельзя войти. Поэтому была такая изоляция этих детей от общества. Когда туда-сюда ходят люди, то они размывают эту границу, и дети становятся членами общества, выбираются в большой мир.

Вторым важным следствием является повышение безопасности детей, потому что не секрет, что учреждения сиротские — это учреждения насилия, и насилия жестокого. Любая закрытая территория, где находятся закрытые живые создания, автоматически становится территорией насилия, будь то тюрьма, колония, армия или детский дом. Чем больше эта система открыта, тем больше защищены дети, тем меньше шанс, что их будут бить, насиловать, отправлять в психушку. И смысл волонтерского движения, конечно, не в том, чтобы дети сделали елочную игрушку, а что им будет кому пожаловаться, если что.

- То, что Вы говорите, лично мне очень близко. Вот я знаю, что есть некое количество детских домов в стране, но что в них происходит – абсолютно неизвестно. Насколько реальна перспектива интеграции воспитанников детских домов в общество?

- Ситуация, к сожалению, противоположная. И сейчас есть маленькие детские дома, которые интегрированы в общество. Интегрированным в общество может быть только маленький детский дом. Если там 30-40 детей, то, да, они могут жить в обычном каком-нибудь особнячке или нескольких квартирах, могут ходить в обычные школы, детские сады, поликлинику, играть во дворе и быть интегрированными в общество. Если же это дом на триста детей, то его интегрировать в общество невозможно. При нем школа, там же специалисты, территория огорожена, пропускной режим, и все это быстро превращается в концлагерь.

Кстати, уже в двух европейских странах воспитанников государственных сиротских учреждений приравняли к малолетним узникам концлагерей, и они получают компенсацию от государства, потому что условия, конечно, помягче, но сопоставимы. Это лишение свободы, принудительная оторванность от близких, родных, незащищенность от насилия. Понятно, что без прямых убийств, истязаний, хотя и такое бывает.


Источник фото: http://fotoshkola.net/teacher_profiles/73382

Дети должны жить в социуме, в условиях реальной жизни. В большинстве стран нормативы к максимальному количеству детей в учреждении — это 8-12, максимум 18 человек. То есть это сопоставимо с многодетной семьей. Пусть даже у нас этот норматив был бы 30-40 детей, тогда было бы создать какие-то нормальные условия, организовать защищенность от насилия, потому что если у тебя 30 детей, то ты можешь построить отношения так, что старшие будут заботиться о младших, а если у тебя триста детей, то ты не можешь — это невозможно. Это казарма, казарменная иерархия, насилие, издевательства и все остальное.

В таких больших учреждениях, особенно коррекционных, найти не изнасилованного ребенка практически невозможно, потому что трудно уследить за несчастными подростками, озлобленными, сексуально озабоченными, не имеющими ни ласки, ни поддержки, ни нормальных отношений. Никакими видеокамерами не спасешься, они все равно найдут способ. Единственный способ — разукрупнение. Сейчас у нас происходит прямо противоположное явление, потому что очень хочется отрапортовать о сокращении количества учреждений — закрывают маленькие, которые легко закрыть, детей перевозят в большие, где есть свободные группы и они там, конечно, сразу становятся жертвами насилия. Из маленьких детских домов дети обычно более ухоженные, менее наученные биться за свою жизнь, здоровье и честь. Каждый раз общественность старается что-то против этого сделать, но пока что не получается.

Крупные учреждения очень часто являются градообразующими предприятиями, например, интернат в дальнем поселке, который кормит все работающее женское население, в то время как все мужчины пьют или уже спились. Закрыть его – значит оставить без работы этих людей, и, естественно, что они выступают категорически против любых людей, которые забирают детей, потому что это их кормушка. Тут без системного решения ничего не сделаешь. Сейчас очень тяжело становится взять ребенка, потому что директора домов цепляются за детей мертвой хваткой и стараются их не отдавать, потому что для хорошего директора это большая потеря.

Что в их представлении значит быть хорошим? Чтобы деткам было комфортно, чтобы у них был спортзал, площадка, летний отдых — все в дом. А сейчас выясняется, что ваш дом никому не нужен, наша задача его уничтожить, а ваших детей всех разобрать. Естественно, что у него никак это в сознании не помещается, и он начинает использовать все способы, чтобы удержать всех детей.

По уму надо было бы делать по-другому: сначала надо было придумать систему реформирования этих учреждений, у директора должна быть перспектива, например: «Давайте, вы переделаетесь из детского дома в дневной приют или службу сопровождения?» Потребностей, куда могли бы быть использованы специалисты, очень много. К сожалению, этого не делается, ни один директор детского дома сейчас не знает свою перспективу. Все эти решения о закрытии и реформировании сваливаются на них, как снег на голову, в любой день может поступить звонок со словами: «Мы вас закрываем завтра». Естественно, когда они так живут, то начинают держаться за детей, потому что уже поняли: если у тебя мало детей, то в любой момент может поступить такой звонок, а если у тебя двести детей, то тебя никуда не денут. Они начинают их держать любыми способами — настраивать против приемных родителей, вступают в спор с опекой, чтобы не отдавать детей.
Детские дома и благотворительность

- Сейчас очень много помощи детским домам, в том числе анонимной. Как Вы думаете, рост благотворительных проектов как-то исправляет ситуацию?

- Помощь детским домам никак не поправляет ситуацию, она консервирует ее. Понятно, было время в 90-е годы, когда, действительно, были детские дома с крайней нищетой, дети пили из майонезных банок, потому что у них не было чашек, и спали на драных простынях, не имели обуви — этого давно нет. Детские дома, особенно в крупных городах, в более или менее благополучных регионах, абсолютно зажравшиеся. У них есть все, что только можно себе представить, даже больше материальных благ, чем у семейных детей: они ходят по конфетам, пинают мобильные телефоны, которые им дарят на Новый Год, и не успевают посетить все праздники и экскурсии, которые на них сваливаются. При этом рядом может быть, допустим, детский дом для детей-инвалидов, у которого нет памперсов.

Недавно как раз разговаривала с девушкой, выпускницей детского дома, на конференции в Киеве. Она рассказывала, как пришли какие-то спонсоры, сделали в интернате шикарный евроремонт. Потом приехало телевидение, чтобы все это снять, отобрали детей из числа послушных хорошистов, которые должны были на камеру сказать, как они счастливы этому ремонту, а она и ее приятели хотели как-то прорваться и сказать, что на самом деле ничего не изменилось, с ними обращаются плохо.

Манера дарить детям в детские дома ковры и телевизоры приводит к тому, что дети сутками лежат на коврах и смотрят телевизор. Такая помощь абсолютно бесполезна, а то и вредна! Если есть желание, то нужно строить отношения с детьми или вкладывать деньги в те проекты, которые реально помогают либо семейному устройству, либо развитию адаптации этих детей.

Например, есть небольшие косметические операции, которые сильно облегчают жизнь ребенка. Ту же заячью губу можно прооперировать, но никому это не надо, никто не собирается это оформлять, бегать с бумажками и вести его в Москву, делать ему операцию, выделять воспитателя в сопровождение. Если ему не сделать эту операцию, то помимо заячьей губы развивается дефицит веса, потому что он не может нормально есть, не развивается речь, потому что он не может говорить, появляется низкая самооценка и т.д. Есть энтузиасты, которые находят нянь, организовывают лечение, договариваются с врачами — это реальная помощь, вложение в ребенка, а ковры и телевизоры — нет.

- Получается некая ажурная рамка вокруг проблемы без ее решения.

- На самом деле детям в детдомах такие подарки и не нужны, они презирают этих спонсоров. Для них это очень странные люди, которые приезжают откупаться от них, а на самом деле они их не уважают. Кроме всего прочего у детей формируется представление, что «раз я бедная сирота, то мне все должны». Они искренне не понимают, почему до 18 лет его задаривали подарками и зарубежными поездками, а потом он должен вернуться в свою халупу, где у него какой-нибудь пьющий дядя, без водопровода и с проваливающимися полами, да еще и работать пойти. И никакого «айфона» у него не будет больше никогда. Как он должен это воспринимать?

- Я тоже хотела спросить, а что потом-то?

- Ничего хорошего. Когда разговариваешь с выпускниками таких больших учреждений, то ничего хорошего не слышишь. Есть исключения, но в подавляющей массе они не справляются с жизнью — они пьют, идут в криминалитет, не могут потом растить своих собственных детей, потому что они живут в ненормальных условиях, не похожих на настоящую жизнь. Естественно, что когда их выпускают в обычную жизнь, то они не могут к ней приспособиться, нет поддержки от семьи.

- Что же делать, чтобы они не уходили в никуда?

- В истории, когда они растут до 18-ти лет в этих интернатах, сделать практически уже ничего нельзя, слишком поздно. Чтобы помочь, надо ликвидировать интернаты, надо заниматься семейным устройством. Если ребенок не устроен в семье, то надо искать ему шефа постоянного, то есть человека, с которым у него были бы постоянные отношения. Надо делать учреждения открытыми, то есть ребенок должен выходить из этого учреждения регулярно, не должен находиться за забором. Начинать помогать ему в 18 лет бесполезно.
Тайна усыновления

- Есть семьи, в которых усыновленным детям не говорят об их происхождении. Насколько это правильно?

- Нужно просто спросить себя: хотим ли мы, чтобы близкие люди нам всю жизнь врали? Сложно найти человека, который скажет: «Да, я хочу, чтобы супруг мне всю жизнь врал». Мы этого вообще не любим, но почему-то считаем, что детям это должно дико нравиться. Тайна усыновления от ребенка — это нарушение его прав. Тайна усыновления может быть от окружающих, для этого не нужно ничего специально придумывать, это касается простых норм профессиональной этики. Во всем мире так и есть. Например, нельзя распространять диагноз, это личные сведения. Когда начинают своего ребенка обманывать, то это неизбежно имеет последствия.

- Какие, например?

- Либо это все обнаруживается, причем часто в не очень хорошей форме, и становится для ребенка травмой. А если это произошло в ссоре с родителями или в момент какого-то подросткового кризиса, то последствия могут быть очень тяжелыми. Побеги, попытки суицида и все, что угодно. А если это не обнаруживается, то человек просто живет всю жизнь с каким-то странным ощущением, что с ним что-то не так. Дети же очень чувствительны, когда родители всю жизнь врут. Плюс часто есть смутное воспоминание о месяцах, проведенных в учреждении, о том времени, когда было плохо, больно, когда он был один, непонятно, где была мама. Доверие к родителям нарушается. Отсюда всякие психологические проблемы: низкая самооценка, склонность к депрессии, сложность с установлением отношений, с доверием к людям.



- Как в таком случае правильно объяснить ребенку его происхождение?

- Семьи, которые не ставят своей целью сохранить это в тайне, просто говорят об этом с детьми. Это не преподносится как «торжественная новость», просто этим детям рассказывают, как их взяли, показывают фотографии, рассказывают какие-то байки о том, как это все было. Говорят об этом все время промеж делом, тогда для ребенка это не становится неожиданным открытием.

- Я слышала, что у приемных детей есть обязательный сценарий, которого они придерживаются: в какой-то момент они начинают искать своих настоящих родителей. Это правда?

- Да, это довольно часто бывает в подростковом возрасте. Они ищут, иногда находят, хотят увидеть, узнать что-то, познакомиться. Часто к этому времени уже не с кем знакомиться. Через социальные сети находят братьев, сестер, общаются с ними.

- Они в этот момент не стремятся обесценить приемных родителей?

- Есть такая фантазия, что если он будет любить ту маму, то он перестанет любить меня. Мы ведь не перестаем любить первенца, когда у нас рождается второй ребенок? Нет, мы любим их двоих, и пятерых, нас это не напрягает. Почему-то детям отказывают в этой возможности, а они точно так же могут. Точно так же, как для нас рождение в семье второго ребенка не означает, что мы теперь отказываем во внимании первенцу, так и дети могут испытывать теплые чувства и к биологическим, и к приемным родителям.

Беседовала Вероника Заец

Да, понятно, что с усыновлением, российским ли, иностранным – никогда не будет 100% идиллии, нельзя полностью исключить негативные моменты. Ведь мы имеем дело с живыми людьми, дети бывают очень сложными, проблемными, семьи – не всегда подготовленным. Это решается с помощью подготовки родителей, и, кстати, с помощью ликвидации тех учреждений, в которых дети накапливают свои тяжелейшие проблемы.

Да, сегодня иностранное усыновление, в силу повсеместной коррупции, — имеет некоторые тревожные моменты. Но надо бороться с коррупцией, а не с усыновлением. С российским усыновлением коррупции в таком прямом виде, когда бы за детей просили деньги – нет. Но – учреждения нередко просто не хотят отдавать детей, поскольку им это невыгодно: финансирование идет на каждого ребенка, а если детей остается мало, учреждение – просто закрывают.

В итоге всех эти антиусыновительских кампаний, традиционно, страдают дети.

А еще хочется сказать – с нами действительно не все в порядке. В день, когда американцы хоронят своих детей, расстрелянных в Коннектикуте, наши некоторые активные граждане пришли к посольству с плакатами «американцы – убийцы детей». Даже комментировать не хочется…

Читайте также:
Светлана Сорокина об ответе на «закон Магнитского»: Нельзя запрещать детство, хоть бы и за границей [1]
Елена Альшанская: Ответ России на «закон Магнитского» абсурден и нелогичен [2]